– Алёнушка, иди к нам, что ты там одна сидишь, – хореограф подключается к ней.
Они сидят за нашим обеденным столом, он пьет из моей чашки, прижимаясь своими губами к её краю. Я хочу плакать.
– Дмитрий Николаевич, тебе не только мишку привез, – она переглядывается с ним. – Ну, рассказывайте.
– Алёна, ты девушка с большим будущим и огромным талантом, – он отставляет чашку в сторону. На её ручке остаются жирные отпечатки его пальцев. – Но талант – это ничто без упорного труда.
Мама согласно кивает.
– Поэтому я предложил твоей маме позаниматься с тобой индивидуально.
Моё сердце уходит в пятки. Я не хочу, не буду.
– Согласна? – он подмигивает мне.
– Да, конечно, согласна, – мама отвечает за меня. – Иди, собирай вещи.
В зале приглушен свет, скрип паркета сопровождает мои шаги. Он сидит в уголке, развалившись на кресле, ноги широко расставлены. Зал кажется мне крохотным, он заполняет собой все пространство. Я ежусь, в тонком соревновательном платье, шелковая ткань неприятно холодит, кружева на рукавах раздражают кожу. Он настоял, чтобы я надела его, а не тренировочную одежду.
– Нужно полностью войти в образ, – хореограф включает музыку.
Я катаю Эсмеральду, слишком взрослый образ для моего возраста. Он заправляет мои выбитые волосы за уши и расправляет мне плечи. Я чувствую себя марионеткой в руках кукольника, хореограф вертит мной как хочет, потом заставляет повторять самой.
Он не переходит тонкую грань между демонстрацией движений и откровенными прикосновениями, балансируя умело, словно акробат. Если бы его пальцы были чуть настойчивее, я бы смогла вырваться и закричать, но я словно застываю. На что мне жаловаться, если это его работа, его подарок мне. Мой хореограф делает мне одолжение, я должна быть благодарна.
– Тебе же самой нравится, – он отходит в сторону и любуется мной.
– Наверно, – осторожно соглашаюсь я.
На следующий день я не иду на тренировку. Прохожу мимо катка и направляюсь в соседний парк, таща под мышкой сумку с коньками. Июльское солнце нещадно печёт, я устраиваюсь в теньке, на дальней лавочке. Я не хочу возвращаться на лёд, еще не поздно уговорить маму перевести меня с индивидуального обучения в обычный класс.
Мама кричит на меня, просит объяснить в чем причина, но я молчу, опустив взгляд в пол.
– У тебя что-то болит? Кто-то обидел? – мама сменяет крик на мольбу.
По моим прыщавым щекам текут слезы. Я не могу ей ничего сказать, ведь всё нор-маль-но. Я сама разрешила делать ему всё, что он хочет.
Он встречает меня на улице спустя несколько дней.
– Алёна, что случилось? – он выглядит обеспокоенным. – Неужели я тебя чем-то задел?
– Нет, Дмитрий Николаевич, – я не хочу продолжать диалог, но он берёт меня за руку.
– Я понимаю, что ты там себе уже нафантазировала, но нам нужно немного подождать.
Он сошел с ума?
– Я уезжаю в Америку работать, уже давно собирался, но не было подходящего случая, чтобы сказать. Хотел с тобой на прощание увидеться.
– Всего хорошего, – я, наконец, выпутываюсь из его цепких лап. Скучать по нему я не буду.
Пока я пытаюсь постичь неправильные глаголы и вписанные окружности, его имя звучит на крупнейших мировых соревнованиях. Он работает с лидерами фигурного катания, дает мастер-классы по всему земному шару и в интервью на хорошем английском сомневается, что когда-либо вернется на родину. Когда я спустя несколько месяцев возвращаюсь к тренировкам, у меня теплится надежда на то, что он больше никогда не переступит порог маленького катка, где я катаюсь. Но спустя более десяти лет судьба сводит нас снова. Зачем я пролистывала все его упоминания, избегала на соревнованиях, если он всё равно нашел меня в самом уязвимом месте – на родной арене.
