Девка, как выяснилось через мгновение, лет пятнадцати или около того, одета и размалевана дешево и безвкусно. Обычный подросток, от которого в ответ на невиннейший вопрос можно с равной вероятностью услышать мат или получить порцию слез. Как сейчас, например, но это объяснимо – так шок сказывается. Шок, и только, в остальном, вроде, цела, даже прыщавая физиономия не поцарапана. Куртка, правда, в хлам, уродские штаники, где ширинка болтается на уровне колен, тоже можно смело нести на помойку, где им самое место, но это забота ее родителей, если таковые имеются.
– Цела? – спросил Денис, но девчонка тупо таращилась на него, шмыгала носом, а из-под капюшона неслись тихие, но отчетливые звуки: надрывный, чуть истеричный речитатив под рваную дерганую музыку. Денис бесцеремонно выдрал провода из ушей девчонки, приподнял ей голову пальцем за подбородок и повторил:
– Цела, спрашиваю? Болит что? Вот и хорошо, – он увидел, как девчонка мотает головой, и добавил:
– Домой топай. Слышишь меня?
Девчонка снова трясла головой, волосы упали ей на лицо, и теперь Денис видел, что они крашеные: густо-черные у концов и в середине, к корням они переходили в розовый, и граница «родного» и искусственного цвета была хорошо заметна. Как и многочисленные сережки в ушах – в левом Денис насчитал аж пять штук, как и пирсинг на нижней губе, маленькое кольцо мутно-серого цвета. Вдруг накатила брезгливость, Денис убрал руку от лица девчонки и едва сдержался, чтобы не вытереть ладонь о джинсы. Оглядел ее еще разок, мысленно пожелал терпения и мудрости ее родителям, и повторил:
– Иди отсюда. И больше так не делай, это может плохо закончиться.
Девчонка всхлипнула, принялась запихивать волосы под капюшон куртки и забормотала что-то, да так горячо и искренне, что Денис невольно прислушался.
– И черт с ним, пусть закончится, и поскорее, – твердила она, – мне так паршиво, я ненавижу свою жизнь…
«Да ладно. Не знаешь ты, что такое паршиво» – подумал Денис, глядя снизу вверх на пролетавшую в сторону Москвы электричку. Паршиво… Даже не так, паршиво бывает с похмелья или когда съешь что-то несвежее, или свяжешься с дураком, заведомо зная, чем все закончится. Не паршиво ему, а тоскливо, жутко и злость берет одновременно, злость на себя самого, на свое бессилие, что не может помочь близкому и единственному родному человеку, что остался еще в этом мире. Второй год, как мать болеет, второй поганый год, а он узнал только полтора месяца назад, когда домой вернулся. Да и то узнал случайно, глупо даже, как в дешевом сериале – соседка пришла, травы какие-то притащила, сено в коробочке. Слышала, якобы, что помогает. От чего помогает, зачем – говорить отказывалась, пока Денис бабку к стенке не прижал, и не пригрозил, что эти травы чудодейственные сейчас незамедлительно в унитаз отправит. Тут старушка и сломалась, сказала Денису, что матери его уж больше года как нехороший диагноз поставили, что диагноз этот недавно подтвердился, что врачи ничего не понимают, и вся надежда лишь на травы Роговского монастыря, что без операции и безнадежных на ноги ставят, а целебный отвар метастазы из организма изгоняет. Без операции, без лекарств, а одной лишь чудесной силой, в этих самых травах сконцентрированной.
Денис поначалу ничего не понял, бабку в кухню затащил и все, что та знала, у старухи выведал и выпроводил, заверив, что все сделает в лучшем виде. Траву забрал, закинул коробку с глаз долой подальше на антресоли, и на следующий день повел мать к врачу. Не бюджетному задерганному начальством и отчетами онкологу, а к дорогому специалисту, холеному уверенному в себе мужику под полтинник, просидел с ними весть прием, выпроводил мать в коридор и в лоб у врача спросил: сколько? Тот пару раз черканул на листке, показал Денису цифры.
