Стеклянный занавес - страница 36



У неё и вправду в этой поездке температурно горели глаза, и вела она себя словно стала на несколько лет моложе. Такой, какой была при знакомстве. Валя не понимала причины и видела, что Вика и сама её не понимает.

– Зачем тебе кетчуп с горчицей?

– Ты не догоняешь! Когда в наших сосисочных поставили краны с горчицей и кетчупом, панки и нарки ходили со стаканчиком и батоном хлеба. Целый день были сыты.

– Легко представила себе Свена, дерущимся за икру при всём его богатстве, – заметила Валя и подумала, что, живя здесь, мучилась бы, как Соня в Финляндии.

Худенький юноша наконец пришёл с чашкой кофе и десертом. Валя с Викой последовали его примеру, но и тут была засада, глаза разбегались – хотелось попробовать все десерты.

Вышли из ресторана, когда начали притушивать свет. Снова зашли в музыкальный салон, где теперь играл ансамбль, а пожилые пары неумело танцевали танго.

– Представь нашу бабку на танцах, – сказала Вика.

– Небось раз в жизни и была.

– А эти-то коровы чем её лучше?

– Тем, что у них не было ни войны, ни Ленина со Сталиным…

К ним за столик внезапно спланировал выпивший мужик:

– Наше вам с кисточкой, Валентина! Я – Стёпа, ваш бескрайний поклонник!

Дома Валя выстроила бы дистанцию, но за границей собеседников не выбирают:

– Турист?

– Тачечный турист. Нас тут много. Трюм тачками забит.

– Скажите, Стёпа, шведы меня всё время спрашивали про русских проституток, а я ни одной не вижу.

– На паромах только шведские и финские, наших они отсюда выбили. А сами без души, суки, работают, воруют… Сюда плыл, одна сотовый спёрла. Жена звонит, а ей иностранная бабель на своем языке лопочет. Жена думала, меня пришили!

– Нам сказали, это «пьяный рейс». Как понимать?

– Алкоголь таксфришный, каюты внизу копейки стоят. Мужики ихние едут типа в Хельсинки по делам, а сами в загул. К ночи всё начнётся, уж вы поосторожней. Жене моей на салфетке автограф напишите, ну, что муж у неё по-любому в шляпе и при шпаге!

Валя с Викой спустились на этаж ниже, мужское население в фойе было уже пьяным в дрова, и тут откуда ни возьмись появились толпы полураздетых девиц. Видимо, они и прежде были на пароме, просто в принятый час вышли на работу «в форме».

– Закалённые. Гляди, как заголились, – заметила Вика.

– Идём в каюту, а то нарвёмся, – потащила её за руку Валя.

Семьи с детьми уже легли спать, пожилые дамы слушали в музыкальном салоне романсы или играли в казино, а остальные пассажиры и пассажирки перешли на поисковые диалоги глазами.

Спать легли пораньше. Штормило, и махину парома сладко покачивало. Воздух и запахи сводили Валю с ума и в Швеции, и в Финляндии, словно какая-то её часть помнила, что уже была где-то здесь.

Лев Андронович объяснял, что регрессионная терапия, помимо психотерапевтического эффекта, обрушивает на человека «дежавю», подсказывая что-то в связи со страной, которая необъяснимым образом кажется знакомой, словно ходил по этим улицам, слушал эту музыку, ел эту еду, носил эту одежду…

Шведы на улицах, как и финны в Хельсинки, казались Вале близкими своей интровертностью, сдержанностью, минималистской эстетикой. При этом были словно вырублеными из камня без тонкой отделки и выглядели роботообразными даже в драке за икру.

И, провалившись в сон, Валя увидела, как мама-Соня, носящая в регрессии имя Окку, ведёт её, маленькую, по лесу, рассказывая, что у дерева есть душа. И она отомстит тому, кто рубит его без заговора. Потому у срубаемого дерева просят прощения, а брёвна везут в деревню комлем вперёд, как убитого человека.