– Я бы лучше умер, чем стал выполнять подобные обязанности!
Состоятельному молодому человеку легко так говорить.
– Сильно сомневаюсь, что это зрелище ему понравилось, – заметил я.
– Возможно. Я заметил, что у него ногти сгрызены до мяса.
– Хорошо, что ты такой наблюдательный. Я так, например, и не обратил внимания. Подмечать мелочи – ключ к успеху в этом деле. Мы еще сделаем из тебя толкового юриста. А что думаешь об убийстве?
Овертон покачал головой:
– Два нападения, как сказал Флетчер… Похоже, что у Грининга были враги. Или у него в мастерской хранилось что-то очень ценное. – (Я бросил на ученика быстрый взгляд: этим замечанием он чуть было не попал в точку, что вызвало мои опасения.) – Возможно, золото, – продолжал Николас, – которое воры успели забрать, прежде чем вмешался Оукден.
– Если у людей есть золото, они его тратят или помещают в безопасное место. Только скряги хранят свои накопления дома.
– Как ваш друг Билкнэп? Я слышал, он как раз из таких.
– Билкнэп мне не друг! – рявкнул я. Парень покраснел, и я продолжил более учтиво: – Непохоже, что Грининг был законченным скрягой.
– Да, действительно… А констебль выглядит донельзя усталым.
– Да. В некотором смысле Лондон хорошо охраняется. Констебли и стражи следят за тем, чтобы не было беспорядков и чтобы никто не гулял после вечернего звона. Хотя если некоторые таверны открыты после означенного часа, они смотрят на это сквозь пальцы – если хозяева заведений не позволяют посетителям безобразничать.
Я взглянул на Николаса и приподнял брови. Его собственная драка в таверне, к моему неудовольствию, стала предметом сплетен в Линкольнс-Инн. Он покраснел, а я продолжил:
– Констебли следят, чтобы люди подчинялись законам о том, какие одежды могут носить люди каждого сословия, хотя, опять же, закрывают глаза на мелкие нарушения. И еще они держат осведомителей, чтобы те доносили о преступлениях и религиозных… э-э-э… провинностях. Но когда дело доходит до расследования убийства, которым необходимо заниматься долго и тщательно, то у них, как справедливо заметил Флетчер, попросту нет на это ресурсов.
– Признаюсь, я не совсем понял насчет разных типов радикалов, – сказал Николас. – Протестанты, лолларды, анабаптисты – какая между ними разница?
– Это тоже нужно знать, если живешь в Лондоне. Но не говори так громко. – Я понизил голос. – Открытые дискуссии на эту тему опасны. Протестанты верят, что хлеб и вино во время мессы не пресуществляются в тело и кровь Христовы, а должны просто рассматриваться как напоминание о жертве Господа нашего Иисуса. По закону подобные убеждения считается ересью. В большинстве европейских стран такой взгляд на мессу нов, хотя у нас в Англии человек по имени Джон Уиклиф развивал похожие идеи еще в прошлом веке. Его последователи лолларды подверглись гонениям и затаились, но не отказались от своих убеждений. Конечно, лолларды были в восторге, когда король порвал с Римом. А анабаптисты – это одна из религиозных сект, которая появилась в Германии двадцать лет назад. Они протестанты, но, кроме того, верят, что крещение в младенчестве не имеет силы, а крестить можно только взрослых, уже познавших Христа. И еще, что самое опасное, они считают, подобно ранним христианам, что социальные различия между людьми должны быть стерты и все имущество следует разделить поровну.
– Неужели ранние христиане верили в это? – удивился Овертон.
