Перед глазами стояла пёстрая и яркая радуга, переливаясь из цвета в цвет плавными волнами и дрожа раскалённым воздухом, что обычно плавится в степи у земли в жаркий день. Райс вяло приоткрыла опухшие веки, словно нехотя, но красота во взоре никуда ни делась. Ярица видела потолок своей светёлки как бы сквозь пёструю пелену, отчего бревенчатый свод превратился в разноцветное дребезжащее марево. Рыжая долго тупо рассматривала радужный потолок с плавными переливами, не имея в голове ни единой мысли и ни единого отголоска чувства хоть какого-нибудь.
Накрыла апатия ко всему на свете. Первая мысль, что безмятежно проплыла в пустой голове: «Вот я и померла». Это прозвучало без единой капли сожаления и абсолютно равнодушным усталым голосом, даже облегчения не испытала от того, что мучения закончились. Попыталась ощутить истерзанное тело, но его не было. Тут зародилась первая робкая эмоция – жалось к себе любимой.
Райс ощутила горло и комок обиды в нем, сжавший глотку и выдавивший слезу, смачивая глаза. Хотела её неосознанно смахнуть рукой по привычке, но вместо этого почувствовала, как рука лишь слегка дёрнулась, где-то там далеко внизу, валяясь вдоль безвольного тела. И тут в сознании явилось туловище целиком. Даже реветь как-то расхотелось, когда поняла, что тело её где-то есть. Где-то там, ниже. Распахнула глаза и попыталась поднять голову чтобы посмотреть, что от него осталось. И первое, куда она обратила вновь появившееся внимание – низ живота со всеми его атрибутами.
Дева настороженно прислушалась, заранее шевеля на голове взъерошенные волосы зарождающимся ужасом, но зверя там не оказалось. Она его не ощущала. Осталась противно тянущая тяжесть будто мышцы надорваны, но расслаблены. Понимая, что стоит ей только дёрнуться, как в полной мере почувствует боль. Ощутила жар сосков, воспалённые груди. Даже лёгкое их шевеленье при подъёме головы отозвалось жгучим предчувствием неприятной боли будто с них содрана кожа, оголив нежное чувствительное мясо.
– Лежи, не дёргайся, – потребовал старческий голос со стороны.
Райс послушно уронила голову на пуховую подушку. К лежаку подошла Любовь, светясь как весеннее солнце, и внимательно осмотрев лицо царской дочери зачем-то низко к нему наклоняясь и заглядывая в глаза, спросила равнодушным голосом:
– Ну и что плавает перед глазами?
– Радуга, – одними губами прошептала мученица, тут же почувствовав, что они перестали быть эластичными, а стали болезными, будто неживыми и растрескались глиной, высушенной на солнце.
– Во как! Радуга! – встрепенулась Матёрая, – что-то я не припомню такой зацепки на Славу. Вот у мамы твоей сколько помню по давности плавают облака, притом розовые.
Последние слова она произнесла со сдавленным смешком, и тут же приподняв замученной кутырке голову, приставила к губам посуду с тёплым пойлом пахнувшим приятным ароматом. Ярица дёрнулась, вспоминая все приходящие последствия после того, как пила в последний раз, но Матёрая тут же её успокоила:
– Всё кончено, девка. Успокойся. Мы и так тебя трижды с того света вытаскивали. У меня в последний раз аж спина взмокла как старалась, чуть сама не сдохла. Хватит с тебя, покамест. Отдыхай от наслаждений, а то ещё понравится, привыкнешь, потом оттаскивай тебя от этого за уши.
– Я умирала? – изумилась Райс сдавленным шёпотом, распахнув подёрнутые слезой глаза.
– Умирала, умирала, а как же без этого, – успокоила Любовь деву тоном будто так и надо, – но ты не бойся красавица. На этом круге помощь оказывать не воспрещается. Поэтому мы здесь никому помереть полностью не даём. Так что пей мясной отвар. Восстанавливай силы.
