Степная дорога - страница 35

Он обернулся, все еще глупо улыбаясь:

– Разве это не твои куклы, госпожа?

– Это… это духи! Боги! – оскорбленно ответила Алаха. На ее щеках вспыхнул румянец. Какой беды мало не натворил! И то неизвестно, не прогневались ли Трое – норов у них покруче, чем у Алахи и ее брата вместе взятых, а могуществом они превосходят самого великого из хаанов Вечной Степи! Что с того, что на сторонний погляд кажутся они малы и неказисты!

На длинном куске белого войлока крепятся в ряд три фигурки, сшитые из черного войлока и украшенные вышивкой и бисером. Их лица с круглыми ртами и глазами-щелками нарисованы краской. Алахе они всегда казались разными, вечно меняющими выражение, точно войлочные идолы и впрямь были живыми существами и умели гримасничать.

К войлочному телу каждого из Трех было пришито еще по одному человечку, вчетверо меньшему, сделанному из тонких серебряных пластин. Когда идолы гневались или хотели о чем-то предостеречь людей, или, скажем, требовали подношений, серебряный человечек внутри войлочного начинал звенеть. Тогда звали шаманку, и она вопрошала Трех Небесных Бесноватых. Они, как правило, охотно отвечали ей – ведь они были духами домашнего очага и по-своему любили людей, гревшихся одним с ними теплом и евших одну с ними пищу. Трое давали добрые советы. Они предупреждали об опасностях и несчастьях. По слову шаманки для идолов иной раз убивали овцу, черную или белую. Мясо животного ели на торжественном пиру, где выпивалось огромкое количество кумыса и арьки. Кости, оставшиеся после трапезы, сжигали. Сердце животного всю ночь на особом блюде стояло перед идолами, а утром его куда-то уносили.

Алаха от всей души чтила идолов. Она так привыкла к тому, что один только вид Трех Небесных Бесноватых внушает нормальному человеку глубочайшее уважение, что даже растерялась, когда Салих допустил столь ужасный промах. Воистину – дикарь он, этот человек из Самоцветных Гор!

Потому только и сумела, что вымолвить в ответ на целый рой невысказанных вопросов, готовых уже вылететь из уст невоздержанного чужака:

– Это идолы! Кланяйся им!

Слегка помедлив, он все же склонил перед войлочными фигурками голову. Мимолетно подумал: видел бы сейчас его брат Соллий! Тот, что хотел вернуть лжеца в Самоцветные горы…

Но боги Алахи – в отличие от Божественных Близнецов – похоже, и не требовали от человека искренней веры и почитания. Они легко удовлетворялись внешними признаками уважения.

Юрта показалась Салиху самым теплым и уютным домом из всех, где ему когда-либо случалось преклонить голову. За исключением отцовского дома, конечно. Но в отцовском доме в последний раз он был так давно, что это воспоминание даже самому Салиху уже начало казаться всего лишь плодом воспаленного воображения.

В доме Алахи (про себя, мысленно, Салих – человек оседлого образа жизни, несмотря на постоянное вынужденное скитальчество из огня да в полымя – сразу стал называть обиталище своей хозяйки "домом") – в доме пылал очаг. По стенам висело самое разнообразное платье, и повседневное, и нарядное, украшенное шитьем, и теплое, зимнее, на меху. Здесь же хранилась домашняя утварь, а также луки, колчаны, полные стрел, две тонкие кривые сабли. Пол был густо застлан коврами и шкурами.

Пока Салих стоял у порога и озирался, щуря глаза и свыкаясь с новым обиталищем, его, в свою очередь, с любопытством разглядывали подруги Алахи и служанки ее матери. Все эти девушки и женщины, одетые, по степным меркам, довольно богато, переглядывались и пересмеивались. То и дело какая-нибудь из них, пристально посмотрев на Салиха, вдруг прыскала и тотчас принималась шептать на ухо соседке. Та, в свою очередь, заливалась веселым смехом, а еще две уже тянули шею, желая принять участие в новой шутке над пришлецом.