– Ну ты даешь, Санек! – примирительно хихикнул гитарист.
– Даешь по мозгам завсегда ты, как главный теоретик народной жизни. Если все твои теории и прожекты собрать в книгу, у нас бы половина страны от смеха вымерла. А я, в отличие от тебя, бессловесный практик. Больше рукам доверяю, чем языку. Хотя под григорьевку могу и разбрехаться, как Бимка наш, но потом молча в земле копаюсь. Все мои прожекты – в ней, родимой. Она и кормит, и поит. Вот зараз попробуем на вкус натуральный продукт. Без подмесу. Только виноград с моего подворья. Ну, за встречу! Маэстро, подвигайся ближе к народу, смыкай круг!
На столе в больших эмалированных мисках парили, разваренные в ухе, крупные – с мужской кулак – куски толстолобиков, на сковороде отливали золотистой корочкой поджаренные рыбцы, на тарелках матово блестели моченые яблоки и ломтики сала, алели скибки соленых арбузов и помидорные шары.
– За встречу! – сдвинули стаканы бывшие одноклассники.
– Хороша бражка! – похвалил Воробьев, промокая хлебом влажные губы.
– Это настоящее вино, а не бражка, – уточнил Григорьев, – я же сказал, что натуральный продукт, из чистого виноградного сока, без дрожжей, без сахара.
– А какая разница? – махнул рукой с надкушенным куском хлеба Виктор. – Лишь бы в голову било и настроение поднимало.
– Может, тебе и все равно, а мне нет. Вторак я только для выпивох делаю. И то – без куриного помета, как некоторые, чтоб забористей было. Для себя и гостей изготавливаю только настоящее вино, литров четыреста за сезон. От него крылья растут, а не копыта, если только лошадиными дозами не глушить.
– А кто их знает, дозы свои? – поинтересовался Володька Зимовой.
– Кто под забором не валяется и с красным носом не ходит, тот, наверно, знает, – рассудил Петр Столяров.
– Давайте стаканы. Будем дальше измерять свои дозы, – подцепил баллон за горло Григорьев. – Воробью больше трех стаканов не налью.
– Это почему? – удивленно вскинул кроличьи глаза Виктор. – Я слабже всех, што ли?
– Насчет того, слабже или нет, не знаю. А вот нос красный, а это, как сигнальная лампочка, говорит, что ты финишировал уже на этом направлении.
– Во, бляха-муха, дает! Нос мой ему не нравится. Это родителям моим выговаривать надо, что нос у меня такой, а не мне. Я-то здесь при чем?
– Ну да, ни при чем. Он у тебя с рождения покраснел, будущие выпивки почуяв.
– Вот язва! За это тебя и директор совхоза из своих извозчиков рассчитал.
– Напугал ежика голым задом наш барин. Я што, хуже жить стал? Сам себе хозяин. Ни перед кем шапку не ломаю. Не так?
– Так! – стукнул донышком граненого стакана о стол Воробьев. – Наливай, единоличник!
– Почему единоличник? – поинтересовался Валентин.
– А ты што, не знал? – повернулся к Середину Петр Столяров. – Единоличник и есть. Когда совхоз стал, как это сказать…
– Акционироваться, – подсказал Ложкин.
– Вот-вот, акционироваться. А Саня не схотел идти под ярмо, семейные паи на землю, что поделили между станичниками, забрал. Сам теперь управляется. А мы в кабалу попали, по нескольку месяцев зарплату ждем.
– Какую там зарплату? – хмыкнул Воробьев. – Натурпродукта. Хорошо, если зерном дадут. Помолоть на муку можно. Скоту скормить, птице. А если – яблоками, че с ними делать? Токо бражку. Ну, братцы, за здоровье!
– Воробей, не гони вороных! Успеем еще набраться под завязку, – урезонил нетерпеливого товарища хозяин дома. – Мы все-таки давно с Валентином не виделись. Не мешает поговорить по-трезвому. Нам есть что вспомнить. С малушка дружим, лет с двух или трех. У меня в альбоме фотография есть, где мы с ним возле лисапеда стоим, ростом с колесо. Во как!
