– Первый раз слышу.
– В том-то и дело, Володя, что большинство россиян, благодаря манипуляциям средств массовой информации, видят только верхушку политического айсберга, а основная его часть спрятана под водой.
– Только вы одни, москвичи, и видите реальную картину происходящего, а все остальные в России – слепые котята…
– И в Москве не все и не всем видно и понятно. Нет такого окошка, чтобы заглянуть в Кремль и в души его обитателей. Но кто умеет думать, самостоятельно анализировать получаемую информацию, а не доверять ручным комментаторам, тому скрытность властей не помеха, хоть в Москве, хоть на Дону.
– Что-то не знаю таких провидцев у нас.
– А ты к Тихону Иванычу сходи, – посоветовал Александр Григорьев, – он тебе быстро мозги прочистит.
– Это к нашему бывшему завучу?
– К нему, к нему. Ты когда-нибудь говорил с ним про политику?
– Встречаемся иногда мимоходом. Перекидываемся словечками про то, про се…
– Ты конкретно про нынешнюю кремлевскую семью поговори. Тогда поглядим, что запоешь. Правду гутарю, браты?
– Точно прочистит, еш твой клеш! – поддакнул Воробьев.
Остальные согласно закивали головами.
– Саня, а что тебя заставило пойти в единоличники? – поинтересовался Валентин.
Григорьев вскинул удивленные глаза, выражавшие бессловесный ответ: «Чего же здесь непонятного?» Но все же пояснил вслух:
– Круговое безделье после «катастройки»…
– Это как?
– А так. Виноград в совхозе еще Горбач с Лигачевым извели. Винсовхозы, в том числе и наш, развалились. Местное начальство ждет с моря погоды, чтобы кто-то приехал из Ростова или Москвы и за них проблемы устранил. Работы людям нет, денег нет, техника на ладан дышит, воровать нечего. Многие стали наниматься батраками к предприимчивым корейцам, что за взятки получили в аренду землю и выращивают на ней лук и арбузы на продажу местным аборигенам. Помогал и я какое-то время, кому делать нечего. Потом надоело обезьяну по кругу водить. Детей кормить надо, одевать, учить, а я, как безрукий, жду милостыни от властей, позволяю чужакам все соки из отчей земли высасывать. Ну и закусил удила – потребовал выделить наш семейный земельный пай в натуре. Из валявшегося вокруг механизаторских мастерских металлолома собрал гибридный трактор. Стал сам мороковать, как жить дальше.
– Получается?
– Вроде как грех жаловаться. Видишь сам. – Александр обвел рукой стол и комнату. – Не жируем, но и не бедствуем.
– Дак одна надежа в станице токо на Саньку, – заявил Воробьев. – Не у кого больше ни в долг попросить, ни опохмелиться. Крепко на ноги встал. Петруху и Зиму колеса кормят. Ложкина – гитара. А я – и там и сям, а толку никакого…
– А пиво – больше по усам! – ввернул Григорьев. – А все потому, что от материнской пенсии и от учительской зарплаты жены, как дите от сиськи, не отлипнешь. Давно бы вкалывал на земле, а не мотал сопли на кулак.
– Дак я же безлошадный, в отличие от вас, куркулей, а то бы взялся…
– Знаю, как ты берешься с атаманом станичным. Сетку наплавную кинете. Рыбу толкнете на базаре. Несколько дней казакуете. Потом по новой.
– Ну што ты, ёш твой клёш? В гости позвал, а не наливаешь, токо изгаляешься.
– Григорьевки мне не жалко. Пей, сколько влезет. Но разве я брешу?
– Не брешешь, но кусаешь. Обидно же.
– А мне не обидно? Оставил вам арбузы на своей бахче, чтобы от казачьего общества одиноким старикам развезли. Хоть бы какая-то польза была от лоботрясов в лампасах и крестах. А вы? Палец о палец не ударили. Ни себе, ни людям. Пока мой сын сам не загрузил тракторную телегу и не развез по домам стариков. Валентин, скажи честно, в Москве такие же кадры в казачье возрождение играют?
