«Знаю, гад, што не шуткуешь, – думаю про себя, – но ежели я тебе хоть раз поддамся, ты меня потешной собачонкой навсегда сделаешь. А для меня лучше смерть, чем срамота. Да, терпел побои. Да, греб дерьмо барачное. Но ни вам, ни хозяевам вашим не продавался. Не дождетесь моего позора!»
Когда надоела Ржавому потеха и развязал он веревки, тут я и рухнул. Взаправду упал, лишился сознания. Видать, все силы, и духовные, и физические, потратил, штоб не особачиться.
В бараке меня сосед по нарам – донецкий шахтер Семён Дубина спрашивает: «Яша, што они с тобой делали?»
А у меня верхняя губа онемела, язык не ворочается. Хочу сказать и не могу. Кое-как Семёну объяснил, што мне срочно надо сбрить усы, иначе доконают Ржавый с подельниками.
Семён позвал вечером несколько земляков. Сбрили они мои буденновские усы. Помороковали, как дальше быть. Сошлись на том, што больше нельзя мне в бараке ошиваться, охранники не отстанут, пока не прикончат. Лучше уж со своими хлопцами в шахту идти.
Яков Васильевич с грустной улыбкой подытожил рассказ:
– Так завершился период моей барачной войны с фашистами и начался шахтерский. Но об этом в другой раз поговорим. Не вышел бы весь пар в свисток!
– Узнаю бухгалтерскую жилку, – пошутил Валентин. – Будем экономить слова.
– Нет, сынок. Будем беречь силы. Они через слова тоже уходят. Бог даст, еще докончу рассказ.
Глава 10
Подарки судьбы, как и подарки природы, случаются не каждый день. Очередное утро за окнами домика Серединых рождалось долго и мучительно. Рассвет с трудом просачивался сквозь плотную мешковину серых туч. И все вокруг летницы поблекло, потеряло вчерашнюю контрастность и яркость, потонуло в мутной пелене сизого тумана.
– Наволочь нынче, – посетовала Оксана Семёновна, растапливая печь. – Тяга никудышная, никак огонь не разгорится.
– Должно быть, к дождю? С вечера стало ноги крутить, а под утро так совсем невмоготу, – отозвался Яков Васильевич, старательно растирая немеющие икры ног.
– Давай помогу, – предложил Валентин, встав со скрипучей старенькой раскладушки.
– С грехом пополам, но сам управляюсь, – ответил отец.
Он полусидел на постели, согнув ноги, и шаркал узловатыми худыми пальцами по байковым кальсонам ниже колен.
– Ты с нашатырным спиртом разотри, сынок, – посоветовала Оксана Семёновна.
– Хорошо, мам.
Валентин снял с ног отца вязаные шерстяные носки, сдвинул вверх мягкие колошины кальсон и принялся за дело с ухваткой бывалого массажиста.
– Ты не дюже усердствуй! – взмолился Яков Васильевич. – Растрясешь до смерти.
– Не переживай! Лишнее в отхожее ведро вытрясем, остальное заставим работать в нужном режиме.
– Ты заставишь! – без укора проговорил отец.
– Заставлю, заставлю. Будешь бегать. Еще как будешь! Давай другую ногу. Печет?
– Вроде теплей стало. Зараз встану. Расхожусь постепенно.
– Жаль, день сегодня не для уличных прогулок. Не то что вчера. Сырой, мрачный.
– Как в шахте, – неожиданно дополнил характеристику дню Яков Васильевич.
– Вот-вот, – подхватил Валентин, – как раз для воспоминаний о твоей шахтерской эпопее.
Он скатал в рулон свою постель и положил на материнскую кровать. Убрал раскладушку с прохода, освобождая пространство для прогулки отца.
Яков Васильевич надел вельветовые штаны, заправил их в карпетки – шерстяные носки домашней вязки. Немного погодя достал из платяного шкафа зеленый военный китель со стоячим воротником и накладными карманами на груди – популярный наряд станичников старшего поколения. Надел его, застегнув на все пуговицы и крючки. Вместо валенок обулся в просторные кожаные чирики – самодельные домашние туфли-галоши. И в этом традиционном для станичника одеянии еще больше отдалился от образа недужного старца. Как показалось сыну, отец даже меньше сутулился, чем прежде.
