Сваренное таким образом варенье становилось прозрачным и золотистым, на просвет отливая зеленью. Наверное, за это его и называли изумрудным, хотя легенда гласила, что именно изумруд царица Екатерина Великая подарила готовившей ее любимое варенье кухарке.
Из красных сортов бабушка варила такое же точно варенье, только добавляла в него вишневые листья, и оно получалось огненно-красным, как рубин. Стоящие рядом в подполе банки очень красиво смотрелись рядом, да и разложенное по розеткам варенье выглядело сказочно. А из оставшейся после варки варенья мякоти бабушка закатывала крыжовниковый компот, в который добавлялись яблоки. Получалось тоже очень вкусно.
Надо же, Светлана, оказывается, тоже не ленилась варить такое варенье. Или это магия места сказывается? Еще немного пощипав крыжовниковые кусты, Лика дошла до «своего» дерева, сорвала одно яблоко, погладила глянцевый наливной бок, приятно холодящий пальцы. Другой рукой провела по шершавой коре.
– Привет, – тихонечко сказала она. – А мы с тобой еще обе ничего, правда? Только ты плодоносишь, а я так, пустоцвет.
Обычно Лика спокойно переносила свою незадавшуюся женскую судьбу. Из-за особенностей психики сначала ей было трудно общаться, нет, не с мужчинами, просто с другими людьми. Те обычно пугались ее внезапных панических атак, считали ненормальной. Потом, когда с помощью врачей и психологов атаки сошли на нет, осталась привычка к одиночеству, а вскоре появился глубоко женатый Викентий, который наотрез отказывался даже слышать о возможных совместных детях.
Сколько бы Лика ни говорила, что его это ни к чему не обяжет, поскольку финансово она способна сама позаботиться о ребенке, он и слушать об этом не хотел. Потерять Викентия она не решалась, и только в последний год все чаще задумывалась над тем, чтобы нарушить табу и родить. А возлюбленный пусть катится ко всем чертям, если хочет. Вот только вместе с ним под откос могла укатиться и работа, дававшая финансовую независимость, необходимую для воспитания ребенка. В общем, все было непросто и довольно болезненно, впрочем, как и все остальное в незадавшейся Ликиной жизни.
– Идите чай пить, – голос Светланы вывел ее из оцепенения.
Сунув сорванное яблоко в рюкзак, она пошла к беседке, где уже стояли исходящий паром самовар, правда электрический, вазочка с клубничным вареньем, явно домашним, тарелка с блинами и сахарница.
В ее детстве самовар всегда был настоящим, на сосновых шишках.
– Мне неудобно, – снова смутилась Лика. – Получается, я вам на голову свалилась.
– Ну так и хорошо, что так, – отозвалась Светлана, разливая чай. – Муж у меня на работе, родители в санатории, дети только на выходные приезжают, а сегодня понедельник. Я гостям всегда рада.
Они не спеша пили чай и ели блины. Очень вкусные.
– Чудесный дом, – рассказывала Светлана. – Я так за эти годы к нему привыкла, словно он всегда был наш. И место отличное, и обустроено все с любовью. И почему ваша бабушка так дешево его продала? Из-за смерти деда переживала, наверное.
Продав после похорон дом и переехав к сыну и невестке, которые жили в провинциальном городе, бабушка не только никогда не ездила в Питер, но и могилу деда не навещала ни разу. Да и не говорила о муже, с которым прожила сорок лет, никогда, и все Ликины разговоры и воспоминания обрывала, словно эта тема была ей неприятна.
Когда Лика как-то обсуждала этот феномен со своим психологом, та объяснила, что так может выражаться слишком сильное горе. Мол, психика выставляет блок на все, что связано с дорогим человеком, чтобы не было мучительных воспоминаний о потере. Лика это объяснение приняла, хотя ей подобное и казалось странным.
