Стихий безумные удары - страница 7

Снег сыпать перестал. Чувствую в глазах боль и резь. Лавина с головы сняла всё, что можно, в том числе и очки. Наконец, дошли до лагеря, в котором оказались только Леха и радист. Лешка сует мне фляжку спирта и убегает наверх с медикаментами и продуктами. Через час за ним ушли Игошкин и радист с лыжами и спальными мешками. Оставшись в одиночестве, выпиваю стакан спирта и начинаю самостоятельно дергать обломки зубов, благо Шиндяйкин оставил несколько разных зубных клещей. Когда уже стало совсем темно, около лагеря раздается чей-то крик. Поскольку ноги не держали, выползаю из палатки «на руках» в спальном мешке и вижу Гаврилова с Крыловым, стоящих перед трещиной, на которую мы раньше и внимания не обращали. Теперь это было «препятствие»! Доползаю до них и подаю им шест. Потом полночи не можем заснуть, – «Крыл» отбил легкие и повредил голеностоп. Это была загадка, как это они с Бобом вообще сумели дойти до лагеря. Выпиваем еще немного спирта, и снова пытаемся заснуть.

31 июля, базовый лагерь.

Утром вернулась группа Боба Ефимова с заброски на пик Шатер, – ей рассказали о наших «приключениях», и они начали подготовку полномасштабных спасательных работ с привлечением казахской экспедиции, их лошадей и, по возможности, вертолетов.

На этом мои дневниковые записи оборвались…

Ноябрь 2006 г. Москва.

Спустя 44 года пытаюсь вспомнить завершение моей первой высотной экспедиции, не выполнившей основной задачи: траверс хребта Тенгри-Таг с восхождением на одну из красивейших вершин – Хан-Тенгри. Но все же той экспедиции, которая покорила никем до нас не пройденный, пик М. Горького и сумела вернуться домой без потерь, хотя и с весьма серьезными травмами.

А пролетели мы по склону пика Горького в лавине прилично, – более полутора километров, потеряв чуть меньше четырехсот метров высоты!

Итак, в первых числах августа 1962 года с Горького в базовый лагерь спустили остальных пострадавших восходителей. Эта работа досталась группе Боба Ефимова, вернувшейся с заброски на п. Шатер, и Казахской экспедиции, базовый лагерь которой был ниже нашего, а грузы свои они по леднику Иныльчек забрасывали на лошадях. Первое, что сделала подошедшая казахская группа, это обменяла с нами кастрюлю красной икры на ящик сигарет «Памир» и связку воблы. Такие вот тогда были «рыночные отношения среднеразвитого социализма в Средней Азии». Кстати, в их команде был нынешний дирижер Большого театра Фуат Мансуров. Заглянул он в палатку, где лежали Корепанов, Крылов и я, – все в ссадинах и бинтах, пробормотал ошарашено: «Господи! Какие юнцы!» и вышел. В смысле: «Ну, куда, сопляки, полезли?..».

Сильно пострадавших Согрина (поломанные голеностопы обеих ног с порванными связками) и Мамаева (переломы коленных суставов обеих ног) транспортировали на специально сделанных носилках, закрепленных на лошадях. Крылову, Плясунову, Корепанову и мне наложили шины и дали лошадей. Кондратьева Леша Шиндяйкин настоял транспортировать на вертолете, – для этого вертолет был максимально облегчен и в нем летел один пилот с механиком. Это был первый полет вертолета с посадкой на ледник на высоту больше 4000 метров.

Конная транспортировка продолжалась более двух суток до погранзаставы на Чон-Таше с ночевкой на поляне Мерцбахера. Дальше нас, «джигитов-инвалидов», отправили всех вместе во Фрунзе на вертолете и доставили в Республиканскую больницу. Здесь «определили» в палаты только Согрина, Мамаева и Кондратьева, как «нетранспортабельных». А остальных, как «табельных» «самотранспортов»: Крылова, Корепанова, Плясунова и меня, перевязали, выдернули часть оставшихся осколков зубов и выставили из больницы в рваных пернатых пуховках «гималайского снаряжения» под жаркое солнце братского «Востока».