Стихотворная окрошка - страница 10



отточенность словесных формул,

в развитье фабул изощренность

рождают совершенство формы.

Так вдаль струится совершенство,

и чувств и, мыслей светлых полны,

мы в упоительном блаженстве

глядим на ласковые волны.

Но вот в порядке волн искрящих

вдруг намечается броженье,

и яростный поток горячий

нарушил плавное движенье.

С собой влечет из мглы подводной

он огнедышащие страсти,

клокочет яростью природной —

неровный, одержимый, властный.

Собою наполняя волны,

ломает формы,

формул стройность.

Он все отдал порыву шторма,

отмел искусность и пристойность.

Столкнувшись в сладостном обмане

с заката огненною лавой,

он растворяется в тумане —

податливый, ранимый, слабый.

«Как наша жизнь порой нелепа…»

Как наша жизнь порой нелепа,

как любим мы порою слепо,

и гениальную строку,

как бы в преддверии удара,

мы самый лучший свой подарок

не другу дарим, а врагу.


И так снисходит вдохновенье…

Пишу я в трепетном волненье,

но строчек ряд едва ли жив.

А где-то там, в безумном пенье

с веселым смотрят удивленьем,

как зарождается мотив.

…А потехе час

Эпиграф:

«Батилл, надвигаются галлы, ты, главное

влаги налей». (с) И. Кутик «Оса Часа»


Богемы шальная пирушка

забористый всплеск бытия.

Упругого всхлипа хлопушка

поднимем бокал за тебя.


Набор полновесный эстетства,

сменяется Шуберта звук,

и жизни расхристанной действо

ткет тонкую пряжу паук.


Конструкций холодных, астральных

жемчужные нити висят,

и правит всем миром вербально

расчетливый пылкий кастрат.


Зарделась от гордости муза,

попав на само острие,

почтенные члены союза

ласкают вниманьем ее.


Что мне горевать на досуге?

Я музу в охапку ловлю.

Хлопушками всхлипов упругих

в небесные сферы палю.


Среди ожерелий астральных,

среди ожирений любви,

средь буйства энергий витальных,

черпающих силу в крови.


А где-то вдали, на востоке

встает голубая заря.

Земли животворные соки,

усталому миру даря.


Стихает ночная пирушка,

светлеет ночной небосвод,

валяется где-то хлопушка.

Усталая муза встает.


Идет величаво и прямо,

и смолкнет любой вития!

В глазах ее терпкий и пряный,

загадочный смысл бытия.

«Спокойствие! Царит спокойствие…»

Спокойствие!

Царит спокойствие

в гранитных грудах,

в горном мраморе,

но есть в спокойствии та двойственность,

что правит силами коварными.

Резцом художника-ваятеля

дробится камень, обнажается.

Порывом дерзкого мечтателя

нам образ пламенный является.

Он рвется яростно, чарующе

в пространство солнца, света, истины,

но скован силою ревнующей,

не отлетит от камня к выси он.

Тяжелой массою аморфною

приворожен, опутан сетями,

и бьется о завесу плотную,

сливается с другими песнями.

Возможны охи, причитания,

возможны дерзкие решения,

а я смотрю без содрогания

на гениальные творения.

В них нашей жизни воплощение:

небес, земли борьба, слияние…

И неустанное горение,

и душ бессмертных сострадание.

Фарамазяну

Эпиграф:

Мы только переписываем ноты, чтобы

дожить до смерти – и всего-то.

И. Фарамазян «Гарцеву»


Словно нищий на паперти,

я веду свой пиар.

Ведь стихи, как вы знаете,

это тоже товар.

Кто-то хлещет и свищет,

я мелодией пьян.

Чьих-то нот переписчик,

как сказал Фармазян.

Чьих-то нот переписчик,

я к вам лезу в окно…

Не отвалите тысячи,

не нальете вино.

Но, хоть, крикните:

Браво!

И мне хватит вполне.

В этой сладкой отраве —

я как в горьком вине.

Заглотну поскорее,

и опять за свое.

От проклятых евреев,

ну, какое житье.

От проклятых евреев,

может быть, иногда

кто-то вдруг подобреет,

где-то вспыхнет звезда.

Кто-то сладко заплачет,

и мне хватит вполне.

На последнюю сдачу