Стихотворная окрошка - страница 3



Ну, с мертвой точки сдвинься

в слепом круженье дня.

В священном триединстве

он смотрит на меня.

Я верю, очень скоро —

отныне навсегда —

на трепетных просторах

взойдет Его звезда.

Взойдет Его соцветье

на солнечной меже

в конце тысячелетья —

последнем рубеже.

Крещение

В преддверье нового потопа

кто, человек, скажи, ты есть.

И что влечет так на Голгофу

тебя: тщеславие иль месть,

порывы чести и добра…


…Провозгласила отчужденье,

став первой вехой Восхожденья,

измены острая игра.

Идет жестокая работа,

где правит бал сизифов труд,

но поцелуй Искариота

разрыв земных семейных пут.


…и Он лицо твое омыл

под завывание синкопы…

…и путь открылся на Голгофу

расКРЕпоЩЕНИЕМ

высших сил.

«

Ты на кресте распят и предан

…»

Ты на кресте распят и предан.

Ты жертва.

Жертвой стать легко,

брезгливой жалости отведав.


– А благо?

– Благо далеко.


Но Высшее Предназначенье

с лица смывает боль и страх,

и вкус хмельного упоенья

на окровавленных губах.

Экскурсия в Бамберг

Стопинг, шопинг, туалетинг…

Разбежались: кто куда…

Интеллекта хилый рейтинг

мой растёт как никогда.


С гидом я веду беседу.

Мы в автобусе – вдвоём.

И, пожертвовав обедом,

заливаюсь соловьём.


– Бамберг разве не бомбили?

– Бамберг не был разбомблён,

хоть бомбившим эскадрильям

был такой приказ вменён.


То ль оплот католицизма

город спас его Святой,

отделивший от нацизма

град, рождённый красотой.


То ли набожные немцы,

смрад впитав с таких краёв,

как Дахау иль Освенцим,

сдали город без боёв.


Сколько версиям простора,

но экскурсии отряд

вышел к Домскому Собору —

где царит епископат.


Как темно и мрачно в храме,

а могильники святых,

словно склепы в склепах… Драме

нашей жизни бьёт под дых


мысль о том, что человеку

ползать суждено в грязи

червяком, и век от века

нам иного не грозит.


Сильно давит атмосфера —

где бал правит аскетизм.

В этом есть, конечно, Вера.

В Вере – свой максимализм.


А потом мы вышли к речке.

Сваи Ратуши в воде,

но сырых следов протечки

в помещеньях нет нигде.


Вихрь закружит жизни светской:

дождик, солнце, смех и спор…

Так Венеции Немецкой

открывается простор.


Я копчёным пивом сказкой

оторвусь и оттянусь,

а немецкою колбаской

закушу хмельную грусть.


Дух костёлов и соборов

с горних стелется высот,

проникая в наши поры —

где царит круговорот


жизни шумной и цветущей,

превращающейся в прах…

Дух влечёт нас в мир грядущий,

перебарывая страх.

«Круговорот воды в природе…»

Круговорот воды в природе,

хоть и чреват разливом рек

при мерзопакостной погоде,

даёт нам мощь из века в век.


Энергия воды целебна:

в её источниках святых

в потоке струй слышны молебны

душ чистых, искренних, простых,


Творцу поющих гимн-осанну,

и гейзер рвётся в небеса,

грозой откуда неустанно

вниз низвергается роса.


Бурлят, клокочут, мчатся воды…

Вливает силу Сам Господь

и в лоно матушки Природы,

и в человеческую плоть.

«Гроздья гнева свисают…»

Гроздья гнева свисают,

ядовитые спелые гроздья.

Молоко прокисает,

но незыблем семейный уют.

Ты меня не бросаешь,

только крепче сжимаешь поводья.

Я тебя не бросаю,

хоть свистит надо мною твой кнут.


Птица-тройка домчится

по тернистым путям мирозданья

до последней страницы

где готовится Праведный Суд,

и сполохи зарницы

в небе высветят суть Предсказанья,

и горящие птицы

с Саваофа десницы вспорхнут.


Всё, что сделал я в жизни,

посвящаю единственной в мире

и родимой отчизне,

от опричнины спасшей меня.

Не забудьте на тризне

в мою честь в затрапезном трактире

вспомнить недругов-слизней.

Я простил! Их ни в чём не виня.


Я тебе присягаю

средь икон, подойдя к аналою.