Дома бабушка пришивает к чужим черным штанам красную заплатку. Штаны Вовкины, соседа нашего. Он в них по заборам лазит, брючины обтерханные, что надо. Я бабушке рассказываю про Джона, который в коробке живет.
– Ужасти какие! – охает бабуля и, перекусив нитку, дает мне Вовкины штаны, – Примерь-ка.
Заплатку она не до конца пришила, один угол болтается – чтоб жалостнее было. Старую рубаху в комоде нашли, воротник художественно надорвали – пусть болтается, рукава завернули. А ботинок у меня нет. И не надо. Александра Борисовна сказала, что я буду босяк.
Смотр в доме пионеров. На крыльце, над гипсовыми фигурами мальчика и девочки (каменные галстуки у них красиво развеваются, как от ветра) висит кумачовое полотнище с большими буквами: «Юность обличает империализм!»
В зале – народу! Александра Борисовна говорит: «На головах сидят!». Я смотрю: где же на головах? Все на попе. Некоторые, правда, на приставных стульях, а кое-кто прямо на полу. За бархатным занавесом с серебряными кистями слышна приглушенная возня, топот. Кто выступает – идут за кулисы. А там что творится! Все толкаются и орут почему-то шепотом.
В тесной комнатке среди флагов и пыльных фанерных стендов быстро напяливаю свое тряпье.
Смотр уже начался. Издали гремят марши и речевки, в зале дружно хлопают. Волнение подступает как тошнота. Я сглатываю.
– Ты водички попей, – участливо советует Александра Борисовна и наливает мне из графина. Я пью, а она смотрит:
– Слишком ты чистенькая для бездомного – говорит. – Надо бы измазать.
Поискав, она находит в пионерской комнате коробочку с коричневой гуашью и щедро мажет мне щеки и пальцы. Теперь я похожа на трубочиста, ночевавшего в дымоходе. Но Александре Борисовне нравится:
– Может, сделать из тебя негритенка?
Но времени уже нет – наши выступают. Из кулис мне видно как по сцене ходят большие мальчики в рваных рубахах, руки у них обмотаны собачьими цепями. У нас тоже такая цепь есть, на ней Шарик сидит.
Александра Борисовна говорит, что они это… летарии, и у них кроме цепей ничего нету. Интересно, как же они летают с цепями?
Потом выходят «буржуины» в пиджаках и шляпах. Они курят склеенные из цветной бумаги толстые сигары. У края сцены в желтом пятне света оборванный парень шоркает сапожными щетками чей-то башмак.
– Помни, ты – Джон, – наклоняясь ко мне, шепчет Александра Борисовна и подталкивает в спину. – Ну, беги!
Я выскакиваю на сцену, прижимая к себе ворох заграничных газет. В глаза ударяет яркий свет. За краем дощатого помоста молчит и дышит темный зал. Все смотрят на меня, но я никого не вижу. В животе у меня щекотка страха.
«Купите газеты!» – шипит из-за кулис Александра Борисовна. Беспомощно озираюсь – я бедный Джон, ни дома, ни хлеба – пропадаю в этой Америке! И так себя жалко, аж в переносице щиплет. Протягиваю цветной шуршащий ворох залу: «Купите газеты! Товарищи, купите газеты!» – молю я, голос мой в самом деле дрожит, глаза блестят, вот-вот покатятся слезы. Бреду вдоль края сцены – пятно света ползет по полу вместе со мной, высвечивает коротковатые Вовкины штаны и мои синие от холода ноги.
– Купите газеты, дяденька, – прошу усатого старшеклассника в высокой картонной шляпе. «Капиталист» отворачивается, будто не слышит. Навстречу мне «буржуй» из 6-го класса. В одной руке трость, другая придерживает огромное пузо (у него там подушка, я знаю).
– Купите газету! – «буржуй» молча отпихивает меня с дороги своей палкой.
