Стоик - страница 2
Она посмотрела на фотографию и сразу же узнала ее: снимок сделали, когда она с матерью все еще жила в Луисвилле, и та занимала высокое положение в обществе и владела немалыми средствами. Насколько же все изменилось, и как эти перемены отразились на ней! Она смотрела на фотографию, предаваясь приятным воспоминаниям.
– Откуда она у вас? – спросила она наконец.
– Я взял ее из бюро твоей матери в Луисвилле. Как только увидел, так и взял. Она была тогда в другой рамочке – медальон я заказал потом.
Он нежно защелкнул крышечку и вернул медальон в карман.
– С тех пор она всегда со мной, – сказал он.
Бернис улыбнулась.
– Надеюсь, никто об это не знает. Но я же здесь совсем ребенок.
– И все равно, для меня это – идеал. А теперь больше, чем когда бы то ни было. Я, конечно, знал многих женщин. Я имел дело с ними, руководствуясь своими сиюминутными интересами и желаниями. Но при этом у меня всегда имелось определенное представление о том, чего мне хочется на самом деле. Я всегда мечтал о сильной, чувственной, поэтической девочке вроде тебя. Можешь думать обо мне что хочешь, но суди теперь обо мне по моим делам, а не словам. Ты сказала, что пришла, решив, что нужна мне. Да, нужна.
Она коснулась его руки.
– Я решила, – спокойно сказала она. – Лучшее, что я могу сделать со своей жизнью, – это помочь вам. Но мы… я… никто из нас не в силах делать то, что нам нравится. И вы это знаете.
– Абсолютно. Я хочу, чтобы ты была счастлива со мной, а я был счастлив с тобой. И конечно, я не смогу быть счастливым, если что-то будет тебя беспокоить. Здесь, в Чикаго, в особенности сейчас, я должен проявлять крайнюю осторожность. И ты тоже. Поэтому ты должна поскорее вернуться в свой отель. Но завтра наступит новый день, и я надеюсь, ты позвонишь мне часов в одиннадцать. И тогда мы решим, как нам быть. Но подожди минутку. – Он взял ее под руку и повел в свою спальню. Закрыв дверь, он поспешил к красивому кованому сундуку немалого размера, стоящему в углу комнаты. Отперев замок, он поднял крышку и вытащил изнутри три ящичка с коллекцией древнегреческих и финикийских колец. Положив ящики перед ней, он сказал:
– Какое из этих колец ты хочешь носить на пальце, когда я буду приносить тебе обет верности?
Снисходительно и с некоторым свойственным ей безразличием – все обеты приносились ей, она же не приносила обетов никому – Бернис разглядывала кольца, играла с ними, иногда отпускала какое-нибудь восхищенное словечко при виде понравившегося ей кольца. Наконец она сказала:
– Цирцея, возможно, выбрала бы эту серебряную крученую змею. А Елена, вероятно, это зеленой бронзы колечко с цветами. Афродите, вероятно, понравилась бы эта изогнутая рука и пальцы, держащие камень. Но я не хочу выбирать, руководствуясь только красотой. Себе я возьму это тусклое серебряное кольцо. В нем чувствуется и сила, и красота.
– Как неожиданно и как оригинально! – воскликнул Каупервуд. – Беви, ты неподражаема!
Он нежно поцеловал ее, надевая колечко ей на палец.
Глава 2
Возрождение веры Каупервуда в неожиданное, а еще лучше – в удачу, – вот самое главное, что сделала для него Бернис, придя к нему во время его поражения. Потому что, по его разумению, она была личностью, своекорыстной, хладнокровной, ироничной, но менее жестокой и более поэтичной, чем он сам. Если ему деньги требовались для того, чтобы высвободить скрытую в них власть и пользоваться ею в свое удовольствие, то Бернис, по всей видимости, требовала себе права проявлять свой решительно изменчивый характер таким образом, чтобы ублажить свою красоту и через это удовлетворить свои идеалы, причем главным образом эстетические. Она желала не столько проявить себя в том или ином виде искусства, сколько жить таким образом, чтобы ее жизнь и ее личность сами по себе стали видом искусства. Она не раз думала: если бы у нее только было большое состояние, огромная власть – как творчески могла бы она ими воспользоваться! Она не стала бы тратить деньги на великолепные дома, на покупку земли, на пускание пыли в глаза – нет, она бы окружила себя атмосферой, которая непременно должна быть изысканной и, конечно, вдохновляющей.