Нерегиль, этот враг Всевышнего, снова отказался от вооруженной охраны. И как отказался, проклятый! «Если ты не урежешь свои речи, о человек, я урежу тебе язык!» Какова награда за заботу и труды, воистину за такие слова этот неверный достоин лишиться защиты Всевышнего… тьфу.
Тут ибн аль-Джассис заплакал снова – потому что именно защиты Всевышнего он пришел просить для этого сына прелюбодеяния. Ну и для себя тоже – потому что, если этого врага веры все-таки зарежут на базаре или под воротами, ему, Мусе ибн аль-Джассису, придется ответить головой. И его жены и дети останутся нищими и без пристанища, потому что имущество провинившегося перед халифом наместника конфискуется, и дочери его лишатся приданого и защиты, а сыновья хорошо если уцелеют, потому что неудачников судьба не прощает, а превратности ее ожидают всякого человека…
И тут с высоты утреннего неба сильный голос муаззина пропел: «Велик Всевышний, велик, и нет Бога, кроме него…» – и все склонились ниц и приступили к омовению. И ибн аль-Джассис со вздохом последовал за остальными правоверными: малыми и великими, добрыми и злыми, ищущими прибежища и находящими его – ибо так говорит Книга.
* * *
Над харатским базаром поднимался громкий крик продавца плова, зазывавшего покупателей:
– А вот кому пилав, пилав с бараниной, с чечевицей, с тыквой, лучший мазандеранский пилав, подходите, правоверные, покупайте пилав, два даника чашка малая, три даника большая, а вот берите хорошие, большие листья платана, на них высыпается чашка, вах, вот это пилав!..
– Почтеннейший, и это ты называешь пилавом? Где зира, где гранат и почему мясо с тыквой лежат отдельно на этом пустом рисе?..
– Вах, что говоришь, слушай себя, что говоришь ты, враг Всевышнего, в этот рис я положил пыльцу с сотни цветков лучшего хорасанского шафрана!
– Ты сам враг Всевышнего, чтоб мне не сесть на лошадь, за такой пилав у нас в Мерве тебя бы погнали с базара тумаками, палками бы погнали, что ты продаешь?!
– Да у вас в Мерве пилав не умеют готовить – все пихаете подряд!..
– У нас в Мерве не умеют готовить пилав?!..
– Куркуму сыплете!!!.. Ты попробуй, попробуй, чем отличается благородный шафран, царь специй, от куркума, тьфу, на, враг Всевышнего, на, сын гордости и ифрита, попробуй эту большую чашку даром и не говори никому на этом базаре, что Халид Бу Али не умеет готовить пилав!
Наголо бритый – только чубчик на голове топорщился – плосколицый степняк махнул нагайкой – убедил, мол. И соскочил со своего низкорослого конька. Утерев с лица пот, принял лист с горкой риса и чечевицы и принялся кидать его пригоршнями в рот. Перепоясанный грязным изаром базарного повара Халид размахивал руками и кричал:
– А? Что? Вкусно? А что я говорил? О, сын греха, ты еще не пробовал свадебный пилав Халида! У тебя есть дочь? Позови меня, я приготовлю ей на свадьбу такой пилав, что в вашем Мерве его будут вспоминать до следующего Рамазза!
Джунгар посмеивался в усы и отправлял в рот щепотку за щепоткой. А потом вытер жирные губы и захохотал в голос:
– Ну давай мне еще, плачу шесть даник, и никому не говори, что Ахмед Алтан-батур, хорчин Галдан-Цэрэна, ел пилав на базаре даром и в одолжение!..
Мальчишки-попрошайки, подныривая под брюхо лошади, дергали за стремена, степняк смеялся, подкидывал им мяса, побирушки начинали крикливую свалку среди ошметков и тростниковых стеблей – не хуже воробьев, долбивших клювиками по крышкам чашек с пловом. На катающихся и вопящих мальчишек наступали люди, толпа гомонила, толкалась, тыкала пальцами, торговалась, бритый затылок жующего джунгара блестел, Халид зазывно орал и размахивал ладонями, направо от него замотанная в черную абайю тетка торговала дровами, сучковатые тощие вязанки уходили одна за одной, рядом с ней на обрывке ковра сучил ножками младенец и тоже орал…
