Поэтому на смену тому Черчиллю, который в воскресенье так поразил Колвилла своей невозмутимостью, пришел другой Черчилль – судя по всему, глубоко обеспокоенный судьбой империи, управление которой ему доверили. 21 мая, во вторник, Колвилл записал в дневнике: «Никогда не видел Уинстона в столь подавленном состоянии».
Наперекор советам своих начальников штабов (и многих других специалистов) Черчилль решил полететь в Париж на вторую встречу, причем на сей раз в скверную погоду.
Этот визит не принес никаких результатов, он лишь заставил волноваться Клементину и Мэри. «Для полетов погода была чудовищная, – писала Мэри в дневнике. – Я очень переживала. Новости невероятно плохие – можно лишь молиться, чтобы все обошлось»[117].
Положение сложилось настолько напряженное, все находились под настолько сильным давлением, что члены кабинета Черчилля решили: премьер-министру нужен личный врач (хотя сам пациент на это не соглашался). Эту должность поручили занять сэру Чарльзу Уилсону, декану Медицинской школы лондонской больницы Святой Марии. Во время Первой мировой он был офицером медицинской службы и в 1916 году удостоился ордена Военного креста за отвагу в Битве при Сомме.
Поэтому поздним утром 24 мая, в пятницу, Уилсон оказался в Адмиралтейском доме. Его провели наверх, в спальню Черчилля. (Заметим, что в Британии врачей, обладающих таким же статусом, как Уилсон, обычно именуют не «доктор», а «мистер».) «Я стал его личным врачом, – писал Уилсон в дневнике, – не потому, что он хотел обзавестись таковым, а потому, что некоторые члены кабинета, осознавшие, насколько важную роль стал играть этот человек, решили, что кто-то должен следить за его здоровьем»[118].
Был уже почти полдень, но, когда Уилсон вошел в эту комнату, он обнаружил, что Черчилль еще в кровати: он читал, сидя в постели, и не поднял на него взгляд.
Уилсон проследовал к кровати. Черчилль по-прежнему никак не показывал, что заметил его присутствие. Он продолжал читать.
Наконец (как пишет Уилсон, «мне показалось, что прошло довольно много времени») Черчилль опустил документ, который держал в руках, и нетерпеливо произнес:
– Не знаю, что это они так всполошились. У меня все в порядке со здоровьем.
И он продолжил чтение. Но Уилсон не уходил.
После еще одной затянувшейся паузы Черчилль резко оттолкнулся от изголовья, сбросил с себя одеяла и рявкнул:
– Я страдаю диспепсией – то есть несварением желудка (будущие поколения станут называть это изжогой). – Вот так я от нее лечусь.
И он принялся за дыхательные упражнения.
Уилсон молча наблюдал. «Его большой белый живот ходил вверх-вниз, – вспоминал он позже. – Тут в дверь постучали, и он схватил одеяло, как раз когда в комнату вошла миссис Хилл». Речь идет о Кэтлин Хилл (тогда ей было 39 лет), его любимом персональном секретаре. Вместе со своей пишущей машинкой она всегда находилась при нем – вне зависимости от того, был ли он одет.
«Вскоре после этого я отбыл, – констатировал Уилсон. – Мне не нравится эта работа, и я не думаю, что задержусь на этом месте».
По мнению Джона Колвилла, премьер-министр не нуждался в присмотре врача. Ему казалось, что премьер-министр в неплохой физической форме и, более того, снова пребывает в хорошем настроении – тот стряхнул депрессию, владевшую им несколько дней назад. В эту же пятницу, позже, Колвилл явился в Адмиралтейский дом и застал Черчилля «облаченным в роскошный – даже вычурный – халат и попыхивающим длинной сигарой: он спускался из Верхнего оперативного штаба в свою спальню»
