Лена ценит, что Аня доверила ей свою тайну. Она ни за что на свете не предаст подругу. Никогда в жизни! Она понимает Аню. Так хочется любить! Так хочется быть верной! Нужной… А мама говорит: «Ещё маленькая!» И у подруги мама не лучше. Лене легче – у неё есть Аня. На крайняк – Мандинго. У Ани – только бумажные плакаты.
Аня включила музцентр. Жора. Любимая Анина песня: «Солнце-любовь». Нежная мелодия. Трогательный голос. Сразу слёзы в горле.
Лена, увидев, что подруга под впечатлением, придвинулась, взяла за руку. Ане внутри стало больно, страшно и одновременно хорошо. Как будто могучий великан громадной ладонью сдавил её душу. Сжал сильно. И нежно.
Слёзы солёными струйками сами собой потекли по Аниным щекам. Ленка тоже заплакала. Манящий тенор Жоры томил, звал. Так и сидели обе, и рыдали в два голоса. Как дуры.
Аня очухалась первая. Из колонок шла уже «Моя дикарка». Ане не очень нравилась эта вещь. Как-то не цепляла. Она выключила музыку. Плакать уже не хотелось. Но сидеть рядом с Ленкой было так классно.
– Вытри нос. У тебя сопля, – сипло сказала Лена.
Аня высморкалась сама и подала чистую салфетку подружке.
Все домашние в гостиной. Женька в наушниках у компьютера. Играется в бродилку или в стрелялку. Мама с дедушкой перед телевизором. Еженедельная викторина. Ведущая всегда тупит не по-детски. Зомбирует.
– У отчима скоро день рождения. Мамуля даст денежку. Поедешь завтра со мной за подарком? – спросила Лена.
– Куда?
– Где в нашем быдлограде можно купить сиреневую рубашку? На Зелёном, конечно, у китайцев.
– Значит, сразу после уроков в центр, на Зелёный базар, – согласилась Аня и добавила: – Только своего масая с собой не бери.
– И ничего он не мой, – возразила Ленка, покраснев. – Лишь бы Мандинго сам за нами не увязался.
– А почему именно сиреневую рубашку? – спросила Аня.
– Дядя Коля хочет сиреневую.
Аня замолчала. Не мигая, уставилась на огонь свечи. Она всё никак не могла признаться Ленке. Сказать о своём решении. Не находила подходящее время. Сомневалась. Уже неделя прошла, а она всё держала это в себе. Наконец, вздохнув:
– Помнишь, когда два года назад мы были на концерте, Жора говорил залу: «Я люблю вас». Понимаешь, что это значит? Он любит нас. И ждёт. Там.
Ленка непонимающе уставилась на Аню. Ждала. Та, наконец, решилась:
– В следующую пятницу я хочу уйти к нему, к Жоре.
Молчание. Потом тихое:
– Как?
Аня пожала плечами.
– Пока точно не знаю. Вернее, не определилась.
Ленка обхватила подругу за плечи. Шепнула в маленькое розовое ушко с тонким золотым колечком-серёжкой:
– Я с тобой.
Аня посмотрела Ленке прямо в глаза.
– Тебе не обязательно это делать.
Лена, опустив голову, упрямо:
– Значит, обязательно.
Потом они долго сидели молча, обнявшись. Чувствуя тепло друг друга. И, может быть, счастье. Расчувствовались. Опять слёзы. Затем вспомнили об уроках. Немного поговорили, облажали Дашку Палашову, осудили целлюлитные ляжки Нинки Курицыной. Посмеялись.
Наступило поздно. Жизнь за окном остановилась. Ленке пора домой. Девочки вышли в прихожую. Поцеловались (Споки-ноки! Чмоки-чмоки!) и Лена ушла в темень пропахшего мочой и бедностью подъезда. Она шла по тихим ночным мухачинским улицам, не замечая чужой враждебной тени, провожавшей её почти до самого дома.
Жить обеим девочкам оставалось восемьдесят один час тридцать минут.
Вторник, двадцать второе мая
Александра Павловна была обычным российским директором школы. Не Песталоцци, конечно, но отличный организатор и великолепный хозяйственник. И, к тому же, преподаватель математики. Она всю себя отдавала возделыванию образовательной нивы. Сеяла разумное, доброе, вечное. Была отмечена.
