Что касается воспроизводства, они действительно плодятся как кролики. Впрочем, куда там до них бедным кроликам! Кроты не пользуются контрацептивами; их женщины рожают, пока позволяют ресурсы организма. Да, они, по большей части, рано умирают, но оставляют после себя многочисленное потомство. И это потомство гораздо лучше приспособлено к жизни в темноте. Уже никто не говорит и не скажет им, что существует свет.
Никто, кроме меня.
* * *
Бег по крышам – не самое полезное занятие для здоровья. Особенно когда в тебя при этом наугад постреливают снизу и из окон домов с противоположной стороны улицы. Проклятое кровельное железо громыхает под ногами, я создаю слишком много шума, и отследить меня нетрудно. Решаю спуститься. По крайней мере, внизу появится пространство для маневра.
Выбираю пожарную лестницу. Вставляю в уши затычки и бросаю шумовую гранату. После чего спускаюсь в блаженной тишине. Кажется, надо мной парят ангелы. Нет, это всего лишь легкие предрассветные облачка затуманивают звезды.
Внизу творится невообразимое: те кроты, у которых лопнули перепонки, корчатся с разинутыми ртами, блюют, из ушей льется кровь. Кое-кто бьется головой о стену; один свихнулся и высаживает обоймы с обеих рук.
Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и вскоре к месту облавы начинают подтягиваться новые силы. Незадачливого стрелка свои же убирают гранатой – на этот раз осколочной. Я поспешно залегаю за рекламной тумбой. Рядом со мной на мостовую шлепается оторванная кисть. То ли мне чудится, то ли пальцы еще шевелятся. Неужели крот даже после смерти пытается в меня вцепиться? Нет, это уж слишком. Нельзя до такой степени распускаться. Сначала ранит воображение, затем добивает кое-что посущественнее.
Доказывая себе непонятно что, но что-то важное, я поднимаю оторванную руку. Рука как рука. Можно даже разглядеть линии на ладони. Линия жизни очень длинная – конца не видно, теряется в окровавленных ошметках у запястья. А доказать лишний раз требовалось вот что: вся хиромантия – херня.
Пользуясь неразберихой, вскакиваю, устремляюсь в переулок, прочищаю уши. Убираю троих, возникших на пути. Один успевает издать предсмертный вопль. Вдогонку мне ударяет струя из огнемета. Три трупа вспыхивают, точно факелы. Я же говорил: никакого почтения к своим мертвецам. Пока вроде бы нахожусь вне опасности, но меня обдает волна немыслимого жара, от которого мгновенно высыхает и стягивается кожа на лице. Улыбнись – и тресни, как глиняный горшок. Молния в мозгу: вне опасности?! Черт возьми, а полный рюкзак патронов? Я был близок к тому, чтобы превратиться в недожаренный фарш, но бог пока хранит меня. Так не будем же испытывать его долготерпение.
Несмотря на мутящийся разум, каменеющие мышцы и стонущие легкие, снова заставляю себя бежать. Улицы, дворы, улицы, дворы. Лабиринт в лабиринте. Передо мной, как в дурном сне, проносятся брошенные машины, мусорные баки, скелеты, разлагающиеся трупы. Вижу свою тень в осколках зеркальных витрин – иногда это сбивает с толку. Дальше, дальше, нельзя останавливаться. Кроты следуют по пятам, почти не скрываясь. Я слышу их шаги; значит, они слышат меня еще лучше. Возможно, обзавелись каким-то новым средством связи – уж слишком быстро приспосабливаются к меняющейся обстановке. Я должен сохранять дистанцию. Расстояние между ними и мной – вот единственное, что обеспечивает мне преимущество. Я уцелел только потому, что не дал им застать меня врасплох.
