Я изрядно проголодался. Не устроить ли себе славный завтрак со свежим мясцом? Но есть одна дурацкая загвоздка: предпочитаю не разделывать убитых животных без крайней необходимости, это занятие не по мне. Может, удастся раздобыть в здешних подвалах консервы или что-нибудь растительного происхождения.
Прохожу мимо бассейна, посреди которого высится фонтан в виде сплетения мраморных обнаженных телес. У персонажей не хватает голов, рук, фиговых листков. И, конечно, как водится у статуй, нет зрачков.
Бассейн полон стоячей воды. От нее исходит мерзкий запах. Среди гниющих водорослей кое-где белеют мертвые лица и раздутые животы. Недавние утопленники. Я бы предпочел скелеты. Голые кости почти всегда означают, что убийцы уже далеко или сами успели сдохнуть. Но фонтан красив, несмотря на то, что под ним лежат мертвецы. А может быть, именно поэтому. Задолго до моего появления на свет многие наверняка замечали близость красоты и смерти. Однако у меня имеется сомнительное преимущество: вокруг слишком много смерти, а я – едва ли не последний «ценитель» исчезающей зримой красоты.
Поднимаюсь по лестнице, стараясь по привычке ступать неслышно. Это нетрудно. Кажется, весь дом наполнен шорохами, будто в нем гнездятся летучие мыши. Но он просто слишком стар и постепенно расстается с ветшающей плотью. Медленно осыпается, превращаясь в пыль. Агония может продлиться еще несколько столетий, если удар молнии не обратит в пепел то, что способно гореть.
Мне нравится здесь все больше. Непосредственных угроз не обнаруживается; в моем положении это подарок. Надо ценить даже краткосрочную передышку. Почти расслабившись, вхожу в дом через огромные приоткрытые двери и попадаю в зал размером с самолетный ангар. Тот случай, когда содержимое соответствует возрасту и наружности. Смахивает на заброшенный музей, куда пробралась мать-природа и все переделала по-своему. Вижу парочку гадюк, уютно утроившихся в гигантской пепельнице. Ковры выглядят словно участки разукрашенной земли. Множество портретов на стенах. Ну, меня совсем не удивляет, что у них вырезаны глаза. Судя по ювелирной точности работы, извращенцы кроты заставили это сделать кого-то из зрячих. А тот напоследок взял и пошутил: несколько женщин на портретах лишились ушей.
В глубине зала видны открытые внутренние двери, за которыми – анфилада комнат. Справа лестница, ведущая на балкон второго этажа. Кусты выдавили стекла, просунули ветки внутрь и, разочаровавшись, толкутся возле оконных проемов. В камине все черно от сажи; в решетку зачем-то вставлены бедренные кости. Напольные часы в виде башни; циферблат желт, как луна. Осталась одна часовая стрелка, застыла, указывая на север. С нее свисает какая-то бахрома. Маятник почти не виден за мутным стеклом.
И тут срабатывает система раннего оповещения, благодаря которой пока сам таскаю свои кости. Объяснить механизм воздействия не могу, однако чувствую: мое появление не осталось незамеченным. Первое побуждение – броситься наружу. Но сигнал тревоги не совсем обычный: вялый, притупленный. Легкий холодок проскальзывает по спине и затылку. Даже не тревога, а предупреждение о постороннем присутствии. Тем не менее, пистолет у меня в руке.
Пронзительно кричит какая-то птица. Хлопая крыльями, пересекает зал и вылетает наружу через витражную раму, в которой еще сохранилось несколько цветных стекол. Мертвая радуга…
