И еще здесь, конечно, темно. Это уже не ложная мгла в зрительных нервах, это она – кротовья мать-темнота. Проклятая тринадцатая сестричка. Та, что пребудет вовеки.
Несколько минут двигаюсь ощупью, раздвигая складки холодного бархата, – до такой степени, мне кажется, сгустился воздух. Постоянно опасаюсь наткнуться на старушку; почему-то одна мысль о том, чтобы прикоснуться к ней, вызывает что-то вроде оцепенения. Слышу впереди ее шелестящие шаги; сзади не слышно ничего. Разбирает идиотский смех: прикидываю, а существует ли Тень в полной темноте?
Наконец Мать Ночи, видимо, вспоминает, что не все присутствующие чувствуют себя тут, как дома. Проявляет заботу – но с чего бы? Раздается сухое потрескивание (возможно, это всего лишь щелчок пальцами, похожими на лапки богомола), и я снова вижу свет. Заодно узнаю, что с Тенью все в порядке: два ее миндалевидных «глаза» теперь служат источником какого-то ядовитого, радиоактивного свечения. Нечто подобное я наблюдал по ночам среди развалин взорвавшейся атомной электростанции. Узкая фигура идущей впереди меня старухи очерчена таким же странным сиянием, которому не помеха моя собственная скользящая тень.
Я по достоинству оцениваю оказанное мне внимание. В лабиринте этих подвалов можно потеряться даже с горящей лампой. Тяжелые своды местами сочатся влагой. Мы проходим мимо пустых клеток с кандалами на стенах. Мы проходим через винные погреба. Мы проходим через оружейные склады. А столько жратвы – консервированной, засоленной, сушеной и еще неведомо как подготовленной для длительного хранения – я не видел за всю свою жизнь. Сотню шагов спустя меня начинает подташнивать от голода при виде здешнего изобилия. Так что за старуху можно не волноваться: запасов хватит до конца ее долгих дней. И, главное, еще останется на последующую долгую ночь. С лихвой хватит самой Матери – и кому-нибудь еще.
Отчего-то я уверен, что есть кто-то еще. Кроме Тени, само собой разумеется. Но Тень, наверное, не жрет ничего. Кроме, конечно, света.
Интуиция меня не подводит. И снова возникает подозрение, что я теряю рассудок. Впрочем, само наличие подозрения вроде бы свидетельствует об обратном. Но все же. Слишком дикая открывается картинка, хотя для галлюцинации – в самый раз. Один из аппендиксов этого бесконечного подвала обставлен как детская комната. Кажется, вот-вот заиграет музыкальная шкатулка.
Действительно, что-то тренькает у меня в голове, но иллюзия отодвигает все на десятки лет. Сильнейшее чувство дежа-вю. Хоть убей, не помню, где и когда я видел это. Может, всего лишь давний сон?
Падает, кружит искусственный снег, и балеринка с нарисованным лицом вращается на одной ножке под грустный мотивчик из девяти тающих нот…
Мне холодно, нестерпимо холодно. Меня окунули в омут моего собственного детства. Мимо проносятся воспоминания: скользкими рыбами появляются из темноты, задевают плавниками, вспыхивают на мгновение серебристой чешуей – и снова растворяются во мгле. И еще там угадываются чьи-то размытые тени: лежат на дне или склоняются над омутом по другую сторону водяной линзы, искажающей их до неузнаваемости. Смотреть вниз страшно, а если смотреть вверх, становится больно глазам. Никто не возвращается из царства слепящего света…
Затем нахлынувшая ледяная волна переносит меня в настоящее. Кто-то лежит на детской кровати, под пологом, на котором нарисованы золотистые луна и звезды с добрыми лицами. Старуха произносит несколько слов; я не разбираю, что она бормочет.
