Я вцепился зубами в руку, закусил. Рот наполнился кровью, на вкус она была как вишнёвый табак Захара. Меня чуть не вырвало в подушку, перевернулся на бок, потом на спину. Часа полтора крутился, уснуть не мог. Пока Ракитин не вернулся. Прошаркал к своей кровати, лёг лицом вниз и заплакал. И я сразу уснул.
Александр
Борис захватил бороду в кулак и по-собачьи наклонил голову. Длинная чёлка лезла ему на глаза, он провёл рукой по бровям, поморгал. Отвёл взгляд, помялся.
Он почти ни с кем не заговаривает первым, стесняется. А меня полудетская перекошенная речь Бориса не смущает. Как будто с Павликом болтаю.
С прежним Павликом.
Через месяц с небольшим ему в школу, а там отформуют по шаблонам Интрофая. Да, наверно, уже и сейчас нету прежнего Павлика, за два года Алёна его обстругала.
Борис, конечно, чувствовал мою симпатию.
Никто, даже Сергей, не разговаривал с ним на равных, у всех сквозила снисходительность. Великан трогательно обо мне заботился, помогая в тяжёлых и грязных работах, а уж в ночные выезды сопровождал всегда. Наверно, и чтоб поговорить тоже.
– Ты заверяешь Сергею? – спросил Борис. – Он очень ездит, всех вокруг ездит. Не получается у Сергея. Как будет?
– Не знаю, Борис. Я тоже вижу, что не получается. Всех давят, но объединяться не хотят. У попов своё, у «овощей» своё. Все упёртые, как бараны. А одним тяжело. Совсем тяжело.
– Да, так вижу. Не получается. Спиридонцев очень гад, очень. Всем говорит плохо, все слушают. Плохо.
– А что он говорит плохо?
– Я с Сергеем навсегда буду. Я не слушаю.
– Что он говорит?
Борис замолчал. Если не хочет говорить, спрашивать бессмысленно. Внимательно смотрит сквозь тебя, как будто вслушивается в далёкую музыку. Может быть, действительно что-то звучит в его перекрученных мозгах.
Когда прошлой осенью Сергей нашёл его в землянке за Клязьмой и привёл к нам, Борис вообще молчал. Месяца три не говорил ни слова, даже не мычал, и мы решили, что он немой. Безобразный шрам-клякса на лбу от вырезанного видеоглазка, лички в гортани нет. Натуральный вырез.
Жил на брошенных торфоразработках – картофельные грядки, огородик, три курицы с петухом. Так, вместе с курами, Сергей и привёз его к нам.
Весной одна из тех кур перестала нестись, Армен хотел её зарезать. Борис обхватил себя огромными руками, замычал и затрясся – Армен первым бросился его успокаивать, кур оставили в покое, даже Спиридонцев промолчал. Серёга мне сказал потом задумчиво:
– Драл он их там, что ли?
Меня вот точно отодрали Миша с Ваней. Оставил посёлок без топлива.
Правильно Кубатов говорит: «Как клопов передавим».
Все правильно говорят.
Зря я не сдержался. Дело не сделал и Ваньку разозлил. Как-нибудь договорился бы с Латышом без двух окороков. Но сколько можно угождать и прогибаться?! Сил уже нет.
– Что нехорошо? – спросил Борис. – Что злой?
«Всё нехорошо, – подумал я. – Как это они говорят?.. Не-файно. Совсем не-файно. Соляры нет, электричество отключают».
– Я с Сергеем навсегда буду, – снова сказал Борис. Не упрямо совсем. Безмятежно, как о погоде на завтра.
«Да я тоже, – подумал я, – но солярку с электричеством мы не заменим».
– А ты? – спросил Борис. – Ты будешь?
– Да, – сказал я, – буду.
Ехали молча, разговаривать не хотелось. Мысли толклись в голове бессвязным комариным зудом.
Электричества нет, газа нет, ещё и солярки нет. Конец.
И с Павликом уж точно придётся проститься, с будущего года ювенильные суды вводят запрет на общение невшитого родителя с ребёнком.
