Конечно, я мечтал об обладании таким замечательным камнем, но еще больше я мечтал о встрече с родителями. Несмотря на то что внешность моя отличалась от внешности остальных обитателей монастыря и его окрестностей, родители в моих мечтах представали истинными китайцами. Маму свою я скромно отправил работать на рисовые поля, где она, часто отрываясь от земли, выпрямлялась во весь рост и крепко задумывалась, по всей видимости, о судьбе своего несчастного сына. Отец мой, чем-то напоминающий наставника монастыря, представлялся мне непобедимым воином, отчаянно сражающимся с врагами Поднебесной, не имея ни одного выходного. Я уже давно простил китайским родителям легкомысленное отношение к чаду и только ждал, когда они постучат в ворота монастыря и, вызвав наставника на разговор, попросят вернуть им самое дорогое, что есть в их жизни, – то есть меня.
Впрочем, многие в монастыре были сиротами, поэтому мои мечтанья мог разделить каждый второй мальчишка. Забегая вперед, могу сказать, что спустя много лет, когда моя голова была занята совершенно другими заботами, мечта моя стала явью, хоть и в несколько иной редакции.
Каждый монастырь имел свое хозяйство, и наш не был исключением. Был какой-то скот, в основном бараны, были поля, расположенные на типичных для этой местности террасах. В основном на наших террасах выращивали рис и мандарины. Несколько террас были отведены под лекарственные травы – монастырь издревле славился народной медициной.
На террасах работали все без исключения монахи из монастыря. Воспитанников монастыря начинали выводить на работы с четырех лет. Поначалу эти выходы были праздником. Мы пололи грядки, нам доверяли сбор мандаринов. Но со временем работа становилась все более тяжелой. Все лето, под палящим солнцем, страдая от укусов насекомых, мы выполняли всю работу старших монахов: готовили почву (своих буйволов в монастыре не было, и в плуг впрягались по пять-шесть мальчишек), сеяли, поливали, и все это с раннего утра и до позднего вечера семь дней в неделю.
Поначалу я радовался выходам на террасы, надеясь, что там, под пристальным надзором старших монахов, мальчишки оставят меня в покое. К сожалению, этого не случилось. Стоило монаху отвернуться, как в меня летели комья земли и навоза. Однажды я не выдержал и со всего маху заехал Тяну мотыгой по голове. Тян хотел ответить, но монах-наставник уже обратил на нас свой унылый взгляд.
– Ты об этом пожалеешь, урод, – прошипел Тян.
К месту будет сказать, что как-то раз я пытался просветить не Тяна (тут я не питал надежды), а его дружков, что я вовсе не урод, а всего лишь русский. Мною двигало не желание спасти себя от побоев, как многие могут подумать, а надежда вырвать мальчишек из их маленького средневековья. Но пока дела складывались в их пользу, менять что-то в своем миропредставлении им казалось излишним. Так что наградой за мою проповедь стали очередные пинки.
Нынешняя расправа была назначена на вечер. С десяток мальчишек, с которыми Тян заранее сговорился, подкараулили меня после ужина. Я сразу понял, что в этот раз все будет серьезнее, чем раньше, и, подхватив с земли увесистый камень, отступил к стене, чтобы никто не кинулся на меня со спины. Поняв, что я буду стоять до конца, мальчишки на секунду стушевались и, возможно, отступили бы, если не Тян.
– Что вы испугались какого-то урода!? – закричал он и первым кинулся на меня.
