– Мама спряталась, – произносит Джон монотонным голосом, прижимая к себе деревянную куклу. Рот Рено шевелится, и его голова поворачивается ко мне. В едва освещённой комнате это выглядит ещё страшнее.
– Скорее иди сюда. Где бы ты ни была! Пожалуйста!
Удар грома сотрясает дом, и я вскрикиваю. За окном вспыхивает молния, и на потолке пляшут замысловатые тени. Но это ведь обыкновенная гроза. Всего лишь гроза. «У нас во Флориде часто бывали грозы», – повторяю я про себя много раз, отчаянно пытаясь заставить себя в это поверить.
– Джон, встань рядом со мной, – говорю я брату. – И никуда не уходи, пока не придёт мама.
– Рено я тоже никуда не отпущу, – отвечает он. – Ему не нравится темнота.
Мне тоже. Едва дыша, я пробую сдвинуться с места. Всего несколько шагов, и я окажусь рядом со своим альбомом. И мы посмотрим, есть ли что-нибудь в нём или нет. Какое-нибудь сообщение. Предостережение. Хоть что-нибудь.
Снова бьёт молния, и по комнате прокатывается громкий треск. На этот раз Джон не выдерживает и начинает плакать. И я ничем не могу ему помочь. Я лишь в ужасе смотрю на лежащий передо мной раскрытый альбом…
Я опять вижу там перевёрнутую букву L, но теперь передо мной уже законченный прямоугольник. Четыре идеальных угла вместо одного. И цвет более тёмный. Он чёрный как смоль, с лёгкими тенями на внутренних краях. Тени вообще-то рисовать не так просто. Даже трудно, чего уж там говорить. Это не лёгкое касание пастелью листа, не растушёвка. Это настоящий рисунок, выполненный со знанием дела.
Повернувшись к Джону, я чувствую, что начинаю паниковать. И понимаю: только сумасшедший может предположить, что мой брат способен изобразить такую сложную штуку. Но какое здесь может быть другое объяснение?
– Это ты сделал?
Джон фыркает и смотрит на лист бумаги.
– Что? – удивлённо спрашивает он.
Взяв альбом, я указываю на прямоугольник. Вообще-то Джон давно уже оставил в покое мои принадлежности для рисования. Не возьму в толк, зачем они вдруг ему понадобились. Кроме того, я никогда не видела, чтобы он рисовал что-нибудь, кроме ломаного контура. Но идеально заштрихованный прямоугольник? Нет, не может быть…
Тыкая пальцем в бумагу, я пытаюсь дышать глубоко и сохранить спокойный голос:
– Вот! Это ты нарисовал, Джон? Скажи мне правду.
– Что тут происходит? – спрашивает мама, которая в этот момент появляется в дверном проёме. На ней теперь толстая трикотажная рубашка, и лицо уже не такое бледное, как раньше. – Простите, ребята, но, пока я копалась в коробках у себя в комнате, снова вырубили электричество. Так что мне было не так просто сюда добраться.
Я поворачиваю голову к настольной лампе. А ведь она вроде не гасла.
– Электричество, говоришь? Но здесь всё работало!
Мама смеётся и отмахивается:
– Ну может быть. Не знаю, как такое возможно. Лично я пробиралась в кромешной тьме.
Я смущённо вздыхаю. Ведь если отключают электричество, то сразу во всём доме. Разве не так? Во Флориде у нас часто отключали свет. Едва заслышав о надвигающихся тропических бурях и даже случайном урагане, мы сразу доставали фонарики. И так каждые несколько месяцев. Но если уж свет вырубался, то во всём доме, а не в отдельных комнатах.
Мама гладит меня рукой по щеке:
– Милая, с тобой все в порядке? Что-нибудь случилось?
– Всё хорошо. Просто ты сказала, что слышала здесь какой-то шум. И ещё в альбоме я нашла вот этот знак.
