Саратов, 2007.
Красная яма
(рассказ)
На деревенском кладбище четверо роют могилу. Отпыхнувшая от мартовского солнышка земля, копалась уже не так как зимой, полегче. Снег сохранился только по балкам, посадкам и оврагам. И то лежал ноздрястый, как сыр, изъеденный по краям заботливыми мышами. Четверо: это дед Антип, покуривая козью ножку, сидит на старом бушлате и пощипывает редкую, давно не бритую бородёнку. Он так привык курить козьи ножки, что и теперь, достав сигарету, тут же скручивает из газетного листа козью ножку и пересыпает в неё табак из сигареты.
Второй, это Лёньша. По прозвищу «Угости». Прозвали его так потому, что часто своих папирос не имел, а стрелял их у односельчан. Лёньша, кое-как закончил школу, дальше учиться никуда не пошёл, а жил с древней бабушкой.
В деревне он был незаменимым. Ему было сорок лет, без малого, но семьи он своей никогда не имел и жил так: день придёт, – и ладно, там видно будет. Нрава он было весёлого и беззаботного. Чего он делал в деревне? – а всё, чего попросят. Попросит кто коров там отпасти или овец, когда очередь подходит – он отпасёт, колорадского жука потравить – пожалуйста, дров в баньку наколоть – в чём же дело, скотину зарезать – его работа. В общем, на все руки от скуки. Только скучать ему никогда не приходилось.
За его услугами в селе всегда очередь. Много он за свою работу не берёт – стакан самогона, закусить что-либо и опохмелка за счёт работодателя. Тем и жив. Спал зачастую там, у кого последнюю дневную работу выполнял, потому, как до дома его ноги не доносили. Теперь он копал могилу и знал, что без хорошей выпивки, и притом светленькой, здесь не обойдётся, а там ещё будут наваристые щи.
Сельчане Лёньшу не обижали и никогда голодным не оставляли. Если он даже у кого и не работает, всё равно пригласят пообедать, только уже без стакана.
Третьим был Савл. Он был то-ли грек, то-ли турок, из приезжих. Приехал из какой-то горячей точки. У него была куча детей. Он просто вселился в пустой дом на закате советской власти, когда деревня совсем обезлюдела, да так и жил. Мужик он был работящий и в селе его приняли за своего. С кем он ближе сошёлся, приглашали на свадьбы или какие ещё гулянки, на которых он пел под струнный, немного похожий на балалайку, инструмент, весёлые песни и пристукивал в повешенный на шею крохотный барабанчик мелодию: «трум бара-ра, трум-ба-ра-ра, трум, трум…».
Савл не очень хорошо говорил по-русски, но сельчане его понимали. Из детей у него были одни дочери. Когда девчушки были совсем маленькие, то казались костлявыми, нескладными, с тонкими с горбинкой носиками. А когда вошли в пору юности, то расцвели и от женихов не было отбоя, потому как были воспитаны в строгости и почитании родителей и старших.
Четвёртым из копателей был Алёшка, по прозвищу «Чеченец». Говорили, что он воевал в Чечне, попал там в какую-то передрягу, чудом выжил. Работает в городе, охраняет какой-то офис и ездит туда, за восемьдесят километров через каждые три дня. О себе он никогда и ничего не рассказывает, ведёт тихий и замкнутый образ жизни. Живут они с сестрой, которая раза три выходила замуж, прижила от трёх мужей трёх детей и теперь они вдвоём с братом их ставят на ноги.
Свою семью Алексей заводить не хотел. Одни говорили, что его невеста, пока он был в Чечне, вышла замуж, а он оказался однолюбом, другие судачили о каком-то стрессе, якобы из-за которого он и не может быть семьянином. В любом случае, так говорят, а как там на самом деле, кто знает? Алексей, после Чечни, стал молчаливым и даже замкнутым. Так и живёт весь в себе, и ничего наружу. С Савлом у Алёшки особые отношения. Поговаривали, что Савл что-то знает об его службе, или даже к этой истории причастен. Впрочем, когда старшая дочь Савла, влюбилась в Алексея, то отец сумел охладить её порыв и свадьбы не допустил. С тех пор у Савла с Алёшкой сложились особые отношения, они как- бы не замечали друг дружку, однако и открытой неприязни не выказывали.
