– А если мне придётся задержаться по непредвиденным причинам? Par exemple6, в Кавказской крепости. Время всё-таки неспокойное.
– Оп-па, – сказал Каподистрия.
– Как! Откуда вы узнали о Кавказской крепости? – Бенкендорф одобрительно качнул головой.
– Это просто, – сказал Пушкин. – Вы всё время проводите пальцем над картою дугу. И изредка посматриваете. Я понимаю, это вы мне подготовили маршрут, а смотрите, потому что вам не терпится скорее мне его растолковать. Вы всё-таки расскажите подробнее, я сомневаюсь в некоторых городах.
Каподистрия крякнул. В глубине кабинета в углу переглянулись трое молчаливых офицеров.
– Проедете по пограничным редутам с тайною инспекцией, картами вас снабдят. Никаких задержек. Если при инспекции что обнаружите – пишите и езжайте дальше. На Кавказе вам будет помогать Александр Раевский, сын того, героя двенадцатого года… Он военный, но проницателен в политических делах.
– А что, вы, Пушкин, убить-то Зюдена сможете? – поинтересовался молчавший доселе Нессельроде. (Без него не обошлось, он не мог просто так отпустить агента к проклятому Каподистрии; как бы чертов грек не выдумал Пушкину нового назначения).
– Сможет, – сказал Бенкендорф.
– А то ведь он у нас с принципом! Никого не убивает!
– Какая прелесть, – снова подал голос Каподистрия.
– Поэтому у вас есть бесценный Чечен, – обиделся Пушкин. – Много ли проку, если б я его убил тогда?..
Бенкендорф сложил руки за спиной.
– Ну, господин Француз… кстати, забыл представить – ваши новые кураторы, работают под начальством его превосходительства господина статс-секретаря… – (Каподистрия доброжелательно кивнул). – Коллежский советник Черницкий, камергер Капитонов, капитан Рыжов.
Поднялись названые трое, прежде сидящие в дальнем углу. Квадратный и основательный Черницкий, Капитонов с закрученными наподобие греческого арабеска усами, и Рыжов – юноша, явно смущенный всем происходящим.
– Они будут разбирать ваши письма, составлять вместе с господином министром и господином статс-секретарем план действий…
Господин министр и господин статс-секретарь обменялись подозрительным прищуром и улыбкой соответственно.
Пушкин выразил счастье от знакомства.
– Пишите своим друзьям, обычные приватные письма, – мягко сказал Каподистрия. – Шифр в них употребите обыкновенный. Мы будем проверять каждое ваше письмо; понимаете сами, что послания без скрытого шифра… Ну, можно, можно, но нежелательны они нам.
– Хотя бы родным.
– Позволяю, господин Пушкин. Членам семейства пишите частным образом. Но остальным – только шифр, только по делу.
В дорогу, красной стрелкой по карте, легкой камерой на кране поверх голов, мимо шпиля адмиралтейства – вжик! – в игольное ушко конской дуги, между корзин на рынке – в дорогу! – вон из Петербурга, где уже выдали прогоны, на юг, летучим пунктиром, линией, туда, где уже весна.
– Поэзия, Никита, она сродни фехтованию. Чем больше… кыш! – распугал голубей, – …финтов, тем труднее понять, куда будет нанесен удар. Добрый дедушка Крылов, например, сперва бьёт, а потом делает ненужный росчерк в воздухе… А вот Жуковский – это который меня хвалил…
Два месяца было убито на дорогу, и в мае 1820-го года Александр Пушкин, а с ним и Никита Козлов (в Испании он был бы Санчо, а здесь он – слуга коллежского секретаря) вышли из возка, впервые в жизни поправ малороссийскую мостовую. В руке у Пушкина была легкая трость, на голове цилиндр, на плечах – дорожный плащ. Облик Никиты был неразличим из-за покрывавших его чемоданов.
