Читать онлайн Сергей Полторак - Странный Брэворош

Глебушка проснулся оттого, что солнце пекло в глаза. При- щуриваясь, он поискал взглядом очки, не нашёл и вспомнил, что положил их на сиденье своей новёхонькой инвалидной коляски. Он пошарил рукой по вкусно пахнувшему дерматину и нащупал краешек дужки. Еще не до конца проснувшись, потянул дужку на себя, но очки соскользнули с сиденья и шлёпнулись на глиняный пол веранды, рядом с Глебушкиной кушеткой. Стало страшно.

– 

Мамка!

– 

Не

мамкай,

–

послышался

со

двора

усталый

мамин

голос.

– 

Папка!

– 

Не

папкай,

–

вяло

проскрипел

из

хаты

голос

отца.

– 

Гаврик!

– 

Не гавкай! – сонно пробурчал старший брат Гаврила, спавший

возле хаты

под вишней

на

раскладушке.

Мир перевернулся. Этот огромный и радостный весенний мир, наполненный воркованием диких голубей, мгновенно стал страш- ным и непонятным. Пятилетнему Глебу он показался Америкой! Той самой проклятой Америкой, про которую толковали вчера, подвыпив, папка и голова сельсовета Мыкола Григорич, сидя здесь же, на веранде, за столом, когда распивали магарыч.

Мыкола Григорич достал в райцентре для Глебушки настоящую инвалидную коляску! Старая, самодельная, сотворенная папкой из немецкого трофейного велосипеда, была с почетом отправлена на горище, под соломенную крышу. За колеса новой коляски муж- чины пили с осознанием важности проводимого ритуала. Папка с достоинством благодарил голову Мыколу Григорича; Мыкола Григорич таким же чином благодарил Глебушкиного отца за то, что он благодарил его. Магарыч – вершина человеческой нравствен- ности. Основополагающая конструкция человеческих отношений. По крайней мере, в украинском селе.

– 

Если бы Сталин не дал приказ остановиться нам в сорок пя-

том, – рубил рукою воздух папка, – мы бы до Америки дошли! Вот

не сойти

мне

с

этого

места, если

брешу!

– 

Сталин

был

голова,

–

кивал

голова

сельсовета.

– 

И

Жуков

был

голова!

–

кипятился

папка.

– 

Жуков?!

–

мутными

глазами

смотрел

на

папку

Мыкола

Григорич.

– 

И Жуков был голова, – после паузы кивал он и тянулся к

мочёному

яблочку.

Глеб вспомнил вчерашний вечер. Все от нее, от этой чертовой Америки: и напряженность в отношениях Советского Союза с Ки- таем, и падёж поросят в колхозе, потому что империалисты творят, что хотят! И вот эти очки, будь они неладны!

Глебушка заревел еще громче. В отчаянии он откинул байковое одеяло со слониками, руками подтянулся к инвалидной коляске и рывком, не пойми как, ринулся в нее, чтобы вырваться наружу из этого замкнутого пространства. Коляска качнулась и, раздавив ко- лесом очки, покатилась к двери. Колеса врезались в дверь веранды, она распахнулась и коляска с рыдающим Глебушкой, соскользнув со ступенек, перевернулась.

Мальчик ударился лбом о край стоявшей на земле немецкой каски, приспособленной под поилку для кур. Куры с шумом бро- сились в разные стороны. Каска рассекла Глебушке лоб, и по его лицу тонкой струйкой потекла кровь. Утро началось нелепо, как и вся Глебушкина жизнь…

Он лежал на боку и громко орал. Орал не от боли – он ее не чувствовал. Ему было обидно, что он никому не нужен. Ни мамке с папкой, ни Гаврику, ни дворовому псу Пирату, который невозмутимо лежал возле будки и грелся на благодатном солнышке.

Даже коза, названная папкой в честь малохольной соседки Люсь- кой, пользуясь моментом, деловито объедала цветы собачьей розы.

– 

Чтоб ты сдохла, бисова твоя душа! – дернула повод мамка.

Коза возмущенно покрутила рогатой башкой и удивленно посмо-

трела

на

мамку:

– 

Лучше

бы

за

детиной

следила,

–

читалось

в

ее

невозмутимых

глазах.

Гаврик сидел на раскладушке, не желая со сна открывать глаза:

– 

Чего орешь с утра пораньше?! Спать не даешь, – проворчал,

не глядя

в

сторону

брата, Гаврила.

– 

Он всю ночь, как ты, по девкам не шлялся, – пояснил папка,

выходя

из

веранды

и

держа

в

руке

Глебушкины

очки

с

раздавлен-

ными

стеклами.

– 

Вот

где

мне

теперь

стекла

достать?!

В

райцентре

их

нема.

В область прикажете ехать? Чтоб вы все передохли! Не люди, а

милиционеры

какие-то!

Папка, решив, что воспитание детей на сегодняшний день на этом закончено, со вздохом положил разбитые очки в карман старого пиджака и с достоинством направился к калитке.

– 

Вася, в кухне вареники на столе, – робко крикнула ему вдо-

гонку

мамка.

В ответ папка только вздохнул и, не оглядываясь, чинно вышел со двора. В его руке, как всегда, был потертый холщевый портфельчик – символ принадлежности к числу избранных. Сельский счетовод – это вам не хухры-мухры, – говаривал он. – На это учиться надо.

Глебушка от обиды за то, что на него никто не обращал внимания, плакать перестал. Он сел на землю возле каски, зачерпнул из нее остатки воды и размазал по лбу, чтобы смыть кровь. Лоб защипало, и Глебушка насупился.

– 

Да погоди ты, задохлик, – бросила Люськин повод мамка и по-

дошла к сыну. Она каким-то неуловимым движением руки сорвала

подорожник, послюнявила его и приложила ко лбу сына. Потом

сняла с тына кусок застиранной марли, оторвала от него полоску и

ловко перевязала

Глебушке голову.

– 

На

Щорса

из

песни

похож,

–

сообщил

Гаврик.

– 

Не на Щорса, а на полковника из кино. Я, может, когда вы-

расту,

полковником

буду!

– 

А

чего

не

генералом?

–

удивился

Гаврик.

– 

Полковник – главнее. Он полком командует. А генерал только

горилку пьет и сало жрёт, – вспомнил чьи-то взрослые разговоры

Глебушка.

– 

Значит, наш батька генерал, – осклабился Гаврик и тут же

схлопотал от

матери подзатыльник.

Эстетка Люська, доев собачью розу, принялась за желтые цветки ноготков.

– 

Чтоб тебя разорвало, – формально отреагировала на ее об-

жорство мамка, и Глебушка успокоился: утро входило в обычное

житейское

русло.

Вскоре мамка, спровадив Люську на выгон, ушла на работу. Она работала няней в колхозных яслях. Глебушка остался под присмотром Гаврика, которому, в принципе, было наплевать на младшего брата. Гаврила усадил Глеба в инвалидную коляску и дал ему огромный шмат белого домашнего хлеба, политого пахучей олией – подсолнечным маслом, пахнувшим солнцем и мамкиными руками. Хлеб он посолил крупной солью. Соль прилипала к про- питанному маслом хлебу, и ее кристаллы переливались синим и белым цветами. Кушать хлеб было жалко: хотелось смотреть на эту игру света бесконечно. Без очков Глебушке было плохо. Весь двор расплывался, как в тумане. Расцветшие яблони, абрикосы, груши и вишни сливались в большое бело-розовое пятно. Но кри- сталлики соли на хлебе были видны очень хорошо. Правда, для того, чтобы их разглядеть, Глебушке пришлось поднести краюшку хлеба прямо к глазам.

– 

Ротом

кушай,

а

не

глазами,

–

наставительно

сказал

Гаврик,

и

сел с учебником географии на свою раскладушку.

Гаврик был хороший. Глебушку, правда, он не особо любил. Про- сто уж больно взрослый был этот Гаврик. И красивый. Он оканчивал одиннадцатый класс. Шел на золотую медаль. Скоро должны были начаться выпускные экзамены, но Гаврик к ним не готовился. Он читал только учебник географии, потому что мечтал стать великим мореплавателем. Мамка говорила, что Гаврик – бабник, что девчата его до добра не доведут: либо какая-нибудь от него забеременеет, либо чей-нибудь батька ему рыло начистит. Глебушка не очень представлял, как это можно от Гаврика забеременеть. Это, как зараз- иться простудой, что ли? Он слышал от взрослых, что заражаются простудой, когда целуются.

– 

Слыш,

Гаврик!

– 

Чего

тебе,

малой?

– 

Ты

с

Галькой

и

Райкой

не

целуйся,

понял?

И

с

Валькой

Ива-

нючкой

тоже.

– 

Чего

это?

–

Гаврик

заложил

страницу

в

учебнике

цветком

вишни и с

интересом посмотрел

на брата.

– 

Позабеременеваете

все

разом,

что

мы

с

мамкой

будем

с

вами

дураками

делать?

– 

Не

боись,

обойдется,

–

как

равному

ответил

ему

Гаврик,

и

снова

открыл

учебник.

– 

Ага,

обойдется!

А

если

Валькин

батька

тебе

рыло

начистит?!

Ты видал, какие у него кулачищи?! Как кувалды!

– 

Я

бегаю

швыдко,

–

успокоил

брата

Гаврик

и

погрузился

в

чтение.

– 

От судьбы не убежишь, – по-матерински вздохнул Глебушка

и, прищурившись,

посмотрел

в сторону

брата.

Вечером, как обычно пьяный, пришел с работы папка. Он зашел в хату и поставил в угол свой портфельчик. Для Глебки было глав- ной загадкой жизни: что же хранится в этом почтенном холщёвом тайнике? Наверно, что-то очень важное и секретное. Какая-нибудь тайна, которую хотят узнать в Америке. Далась ему эта Америка! А, с другой стороны, куда без нее? Она такая гадкая и всегда во всем виноватая. Может, папка носит в своем портфеле разные склянки с травами и мазями, как у бабы Сэклэты, знахарки. Глебушка помнил, как зимой, когда он простыл, мамка приводила ее в хату. Портфеля у бабы Сэклэты не было – была торбочка со склянками. В них хра- нилось что-то страшное. Она тогда раздела Глебку догола, обмазала его чем-то вонючим из своих баночек и долго шептала над ним не- понятные слова. Так долго шептала, что Глебка даже устал и уснул. Сквозь сон он слышал, как знахарка говорила мамке:

– 

Не

плачь,

не

умрет

твой

задохлик.

Поживет

еще.

И

ножки

его

будут ходить, вот попомнишь меня. Не смотри, что он весь – одна

великая

болячка.

Образуется

все.

В

нем

сила

есть

внутри.

Не

знаю,

откуда,

но

сила.

На следующий день Глебушка проснулся здоровым. Будто и не болел никогда. Мамка, радостно причитая, наскоро собрала в

узелок для бабы Сэклэты яиц, масла, свежеиспеченной плачинды – вкусного пирога со сладкой тыквой. Знахарка не велела ей нести подарки прежде, чем сын выздоровеет.

Глебушка никогда не решался заглянуть в папкин портфельчик. Только однажды он незаметно дотронулся до него рукой. Ничего не зазвенело. Значит, нет там никаких склянок, – подумал он тогда. Но что же там есть? Тайна продолжала манить своим невидимым магнитом.

Папка уже было собрался лечь на кровать, но вдруг что-то вспомнил и полез во внутренний карман пиджака:

– 

Вот, окуляры Глебушке принес. Голова сельсовета свои ста-

рые отдал. Святой человек этот Мыкола Григорич, хотя и почти

непьющий

человек.

Папка положил очки на колени Глебушке, не снимая пиджака, упал на кровать и тут же захрапел с присвистом. Мать осторожно сняла с него чёботы, развернула и положила на теплую еще от го- товки печь онучи, задвинула занавеску, заменявшую в хате дверь в комнату, и, обращаясь к сыновьям, негромко сказала:

– 

Повезло нам с папкой. Пьяный – всегда тихий, никогда руки

не поднимет ни

на детей, ни

на жену.

– 

Ни

на

работу,

–

с

ехидцей

добавил

Гаврик.

– 

Цыц

тебе,

малохольный,

–

всплеснула

руками

мать.

–

Соплив

еще

батьку

осуждать.

Что

ж

я,

сама

по

дому

не

управлюсь?

Да

и

вы

у меня подмога растете. Не надо папку беспокоить. Он у нас – ин-

телихент,

счетовод.

– 

Помним,

не

хухры-мухры,

–

кивнул

Гаврик

и

покатил

коляску

с

братом

во

двор.

– 

Хочешь,

попутешествуем?

–

спросил

он

Глебушку.

– 

Аж до

хутора?!

–

с

затаенной

надеждой спросил

Глеб.

– 

Аж

до

хутора.

– 

А

за

хутором

что,

земля

кончается?

Америка

начинается,

да?!

– 

Ничего

там

не

начинается,

–

скривился

старший

брат.

– 

Так не бывает, – убежденно сказал Глебушка и поправил на

переносице непривычно новые окуляры. Видно в них было неплохо.

Только были они

крупноваты и спадали

с носа.

– 

Я потом тебе дужки загну, – пообещал Гаврик брату и отворил

калитку.

Село жило привычной натруженной жизнью. У каждого селяни- на был какой-то свой особенный маневр. Мужики что-то клепали, чинили, чем-то обо что-то колотили, женщины копошились в огоро- дах, дети им помогали, а те, что были помладше, играли во взрослых. Глебушка восседал в своей коляске, как царь на троне. Он и пред- ставлял себе, что он царь. Нет, даже не царь, а полковник – человек, который куда главнее царя, ведь у него есть свой полк. А полк – это огромное войско. Захочет полковник, даст его царю на войну, не за- хочет – не даст. Вот, что такое полковник. Это ведь надо правильно