Лежит такая громадная кошка где-то посреди гостиной во время светского раута, позволяет себя гладить и даже тормошить. Клянчит мясо, бодает хозяйскую руку, требуя ласки. Но горе тому, кто забудет об огромных когтях, клыках и силе лап, способных одним ударом свалить быка. Доли секунды на пробуждение звериной ярости – и вот гостиная уже залита кровью, а те, кто все-таки смог выжить, в ужасе жмутся по углам, дрожа от страха. Ренки читал в «Ежегодном королевском вестнике», как нечто подобное произошло в столице, в доме одного из богачей-нуворишей.
И вдруг этот тигр признается, что до сей поры был вегетарианцем!
– Да вот как-то так, – неопределенно высказался Готор. – Может, как раз из-за умения драться всегда удавалось обходиться без этого. Самое большее – руки-ноги ломал. А тут…
Чувствовалось, что Готору хочется высказаться. Поделиться с кем-нибудь этой своей, внезапно оказавшейся столь тяжелой ношей. Но долг вождя, пусть и крохотной банды каторжников, не позволяет ему проявлять слабость перед подчиненными. А Ренки ведь отчасти равный! Тоже благородный оу, и тоже имевший сходный опыт.
Да, Ренки прекрасно помнил ту ночь после убийства Ифия Аэдоосу. Он тогда (да и сейчас) нисколечко не сожалел о сделанном, искренне считая себя правым. И никаких особых проблем со стороны закона он тогда не предвидел. Но на душе тем не менее почему-то было тягостно и тоскливо. И особо тоскливо было из-за вынужденного одиночества в камере городской тюрьмы и невозможности с кем-нибудь поговорить, обсудить произошедшее.
Впрочем, не факт, что от разговора стало бы легче. К чему ковырять свежеполученную рану? А вот отвлечься, поговорив о чем-нибудь другом…
– Слушай, Готор, – поинтересовался Ренки. – А как мы все-таки будем совершать наш подвиг? И мне не очень понятно, что ты вообще под этим понимаешь?
– Хм… Хороший вопрос, – задумался Готор. – Уж точно не то, что описывается в прочитанных тобой книжках. Я их, признаюсь, не читал, но могу догадаться, как там все рассказывается. Разная там беззаветная преданность королю, самопожертвование, безумная храбрость и прочие дела. Они нам, уж извини, не подходят. Да погоди ты! Не сверкай так грозно очами, подобно Нордоону Великому. Давай-ка сначала разложим все по полочкам. Ты ведь знаешь, что я вообще не из Тооредаана и ваш король для меня – абсолютно чужой дядя.
– Но ты же дал присягу!
– Дал. Потому что иначе бы меня повесили. И знаешь, думаю, немного постаравшись, я бы смог убедить тебя, что присяга, данная под принуждением, не имеет смысла. И даже напротив: нарушить ее – означает пойти против тирании и несправедливости, бороться с которыми есть долг всякого благородного человека. Жонглировать словами меня в свое время учили не хуже, чем махать кулаками. Но тебе и правда надо взрослеть, и поэтому убаюкивать твою совесть добренькими, но насквозь лживыми сказками я не стану. Оглянись, Ренки. Нас тут осталось шестеро. У каждого своя судьбы и свои надежды. И погибнуть, совершая подвиг во имя короля, тут надеешься только ты, и то в силу плохого знания жизни и юношеской наивности. Как я уже говорил, я иностранец. Гаарз – работяга, зарабатывающий себе на жизнь тяжким трудом и ничего в жизни хорошего от короля не видевший. Киншаа – сирота из приюта, проданный на королевский флот, откуда он благополучно дезертировал, чтобы стать бродягой. Дроут и Таагай – воры. Но ворами они тоже стали не от хорошей жизни, а чтобы не подохнуть с голоду. Если ты ждешь от этих людей подвига во имя короля, которого они не знают и который ничего хорошего для них не сделал, ты, уж извини за откровенность, дурак! Так какого тогда демона вся эта лабудень, спросишь ты. Отвечу. Я дал тогда присягу. Вернее, я принес ее куда раньше. Но присягал я не вашему королю, а вам. Я готов сбежать с королевской службы, как только подвернется удобный случай, потому что у меня есть дела куда интереснее, чем рыть канавы или даже палить из мушкета и колоть кредонцев штыком. Но я никогда не предам тех, кто дерется со мной плечом к плечу. Этому меня тоже учили.
