– Ты знаешь почему они сильнее? – спросил он сквозь слёзы, срывающимся голосом. – Потому что зло всегда сильнее. Зло – это сила!
Вдали, сквозь мерцающие щели в чёрной завесе сада, ещё виднелись огоньки окон снятого Мориарти особняка. Порывы ветра ещё доносили обрывки звуков музыки. Вечеринка продолжалась.
Хмырь отпустил плечи Ботана. Как заворожённый уставился на прорывающиеся сквозь черноту всполохи. Его челюсти сжались так, что казалось, будто слышится треск зубов. Спустя мгновение, из горла его вырвался непередаваемо страшный, невоспроизводимый звук, который напоминал и шипение гремучей змеи, и вой матёрого волка, и надрывный рык раненного льва…
– Проклинаю!!!
– Так что я тогда сказал? – Вольт не мигая глядел на Клифа. Под кожей катались нервные желваки.
– Истерил ты. Проклинал.
– Ещё, идиот! Что ещё я сказал?
– Да не помню я! Заколебал! Что-то там про зло.
– Вот! – Вольт потряс указательным пальцем. – Вот! – он откинулся на спинку стула. – Наконец-то! Зло! – Вольт снова подался вперёд, снова навис над Клифом. – Зло – это сила. Зло – это добро.
– Эй, чувак. Да ты в натуре, взбрендил по полной. – На этот раз Клиф не отстранился. На этот раз он привстал и придвинул свою физиономию к физиономии Вольта, так что его нос едва не касался Вольтового веснушчатого крючка. – Ты для того меня вытащил, чтобы бред нести? У меня, что, других дел нет?
Вольт опустился на стул. – Да какие у тебя могут быть дела? – он махнул на Клифа рукой. – Вместе с папочкой редиску на огороде дёргать? Таким же ничтожеством, как ты.
– Э! Ты отца-то моего не трожь, козлина! – теперь Клиф сам нависал над Вольтом.
– Что? Правда глаза колет? – Вольт, на всякий случай, отодвинулся подальше. – А правда в том, что твой отец – ничтожество. И мой – ничтожество. И ты ничтожество! И я. А всё почему? Потому что, добро… добро, твою мать!
– Что ты несёшь, придурок?
– Я несу вещи известные каждому, даже такому дебилу, как ты. Кто отец Мориарти? Акула. Хищник. Монстр. И Мориарти такой же. Поэтому у них есть всё. А у наших родителей, с их слюнявой добротой, с их, блин, совестью, интеллигентностью – ни хера. И мы с тобой такие же, чувак. Борьбу за выживание никто не отменял. Закон природы. Сильный жрёт слабого, и точка.
– Ну?
– Баранки гну! Добро приносит зло. Добро претит природе. Понял, болван?
– Да на фига мне твоя философия, Ницше комнатный?
– Ты хочешь быть, как Мориарти? – Вольт направил указательный палец на Клифа. – Хочешь быть круче, чем Мориарти? Хочешь в жопу затолкать Мориарти, его папашу и всех им подобных?
– Не хочу я быть, как Мориарти.
– Врёшь, гад! Хочешь, не меньше моего.
– Ну, допустим. И что?
– Тогда, сядь. Не висни надо мной, как сопля.
Клиф сел.
– «Тополиный пух, жара, июль», – вдруг пропел Вольт. – Знаешь, как моё старичьё любит эту песню! Задолбали.
– Это ты меня задолбал. Хватит мне мозги пудрить. Я ухожу.
– Я не пудрю. Прошлый июль помнишь? Такая же жара. Ни ветерочка…
– Допустим, помню. И что?
– Что с тобой приключилось, помнишь?
– А-а! Ты об этом.
– Об этом.
– Просто глюк.
– Просто?
– На почве внушаемости, там… Впечатлительности.
– А растяжение на пальце?
– Просто упал.
– А синяки на горле?
– Знаешь, я где-то читал, что одному человеку завязали глаза. Провели чем-то острым по руке. Не порезали, только провели. Потом стали капать на это место тёплую воду. Ему сказали, что вены его вскрыты. Что он истекает кровью. И этот тип через пол часа помер. Сила внушения. А тут, всего лишь два синячка…
