На нем была рванная рубашка, обнажавшая могучую шею, короткие штаны и свернутые ниже колен, которые обычно носят англичане в этих местах. Рукава были засучены выше локтя. В одной руке он держал большую дубинку, которой размахивал, точно бамбуковой тросточкой. От всего его облика веяло силой большого, ловкого животного. Ступал он, несмотря на громадный рост, необыкновенно легко. Плечи его были широки, грудь хорошо развита, но худ он был до крайности. Узкие бедра, втянутый живот, костлявые, жилистые ноги вызывали жалость, выдавали человека, голодавшего месяцами.
Из жалости Стрикленд, вероятно, окликнул бы его, когда оправился от первого изумления, но в этот момент человек повернул к нему лицо, и голос отказался служить Стрикленду. На лице незнакомца было столько затаенной злобы, столько хитрости и жестокости, что Стрикленд – содрогнулся. Сам дьявол, казалось, стоял перед ним. Лицо, обезображенное морщинами и шрамами, носило следы былой красоты. Высокий и широкий лоб, прямой нос с тонкими ноздрями, решительный подбородок… Человек поднял лицо к небу, по-видимому, в поисках дороги затем повернул на запад и скрылся к джунглях. Другого тигра в эту ночь Стрикленд не увидел.
За утренним завтраком Стрикленд рассказал Торну о своем приключении. Он видел, что начальник полиции верит ему лишь наполовину, но, без смущения, довел рассказ до конца.
– Да-да, – успокаивающе поддакивал Торн, словно пытаясь ублажить раздраженного пациента, и Стрикленд это чувствовал.
– Вы думаете, у меня была галлюцинация, а я совершенно уверен, что видел этого человека так, как вижу вас.
– Да, все отлично, – продолжал убаюкивать Стрикленда полицейский, но в его тоне явно было сомнение.
– Я очень хорошо рассмотрел этого человека, – упрямился Стрикленд и снова попытался восстановить в памяти картину той ночи и приметы человека. – Он был свирепым, свирепым как животное, которое голодало на протяжении долгого времени.
Торн тихонько встал на ноги, намереваясь уйти, и продолжал поддакивать. Он старался идти словно на цыпочках. Стрикленд рассмеялся и угрожающе сказал:
– Если вы еще рад скажете: «да, да», я брошу тарелку вам прямо в голову. От неожиданности Торн рванул и очутился на ступенях веранды.
– Я заслуживаю упрека по совсем другой причине, – ответил он. – Сегодня утром мне сообщили, что через пару дней к нам приедет местный егерь. Так что не стоило вас беспокоить.
Торн никогда не отличался особым тактом. Но своим заявлением он пытался убить двух зайцев – показать Стрикленду, что он не верит его словам, а также подчеркнуть тот факт, что полковник не смог выполнить свое обещание.
Только Стрикленд все еще поглощенный воспоминаниями о ночной встрече, был все еще невосприимчив к подобным намекам. Он был полностью поглощен желанием убедить тупоголового полицейского в том, что он говорит правду. А потому он продолжал:
– У меня было ощущение, что этот человек был искалечен морально и изуродован нравственно, хотя и вне своего привычного окружения, – настаивал он. – Прекрасный портрет, почерневший и изуродованный огнем. Словно он пережил несколько ужасных лет, после того как родился и вырос в комфортной обстановке. Он свалился с неба, подобно Архангелу, словно избежал кипящего гнева».
Торн уже собирался в очередной раз поддакнуть, как заметил, что рука Стрикленда потянулась за тарелкой. Он моментально переформулировал свое ироничное согласие:
