Последней каплей стал пожар на скотном дворе. Крыша из сухих бревен, покрытая пальмовыми листьями, загорелась внезапно посреди белого дня, ее быстро смогли потушить. Но если бы пожар произошел ночью, когда все спали, то огонь легко перекинулся бы на жилища для слуг, а затем и на хозяйский дом. После такого Есфирь не выдержала.
– Ты должна увезти из дома девочку, Мириам, – голос ее был спокоен, а слова убедительны. – Иначе в один прекрасный день ты сама пойдешь с ней по миру. И кто знает, как закончится твой путь, моя госпожа.
Мириам пообещала отдать Сарру одной знакомой семье, людям, которым она доверяла. Но там к ее просьбе отнеслись насторожено и девочку не приняли, отказали и в другой семье, даже за деньги не захотели воспитывать чужого ребенка. Терпение и решимость покидали Мириам с каждым днем. Ей было жалко расставаться с девочкой, она привязалась к малышке и полюбила ее как родную дочь. В конце концов, она решилась вернуться домой и хорошенько приглядывать за Саррой, а слугам наказать, чтобы те рассказывали на базаре, что ребенка отвезли в другой город и отдали чужим людям на воспитание.
Только теперь во дворе родного дома, видя испуганное лицо старой кормилицы, она поняла, что вероятно совершила ошибку, роковую ошибку, которая перевернет всю ее жизнь.
Все последующие дни Мириам не отходила от своего несчастного больного. Жар сменялся ознобом, спутанный бред тихим забытьем. Во сне незнакомец кого-то звал, с кем-то спорил или беззвучно смеялся, улыбаясь лишь ртом. Мириам неустанно растирала худое тело отварами из трав, пеленала как младенца в мокрые простыни, смазывала исцеляющими бальзамами. Редко ей удавалось поспать, но даже в эти мимолетные часы отдыха она видела во сне своего путника на смертном одре в терновом венце на грязных волосах, а просыпаясь в холодном поту, неслась к его постели узнать, жив он или уже мертв.
Украдкой Есфирь наблюдала метание хозяйки между кухней, где готовились целебные отвары, и спальней, где лежал незнакомец, и не могла понять, почему Мириам так переживает за него. Не раз она пыталась намекнуть, что человек этот может оказаться кем угодно, даже тем ужасным разбойником, за поимку которого прокуратор назначил высокую награду, и всю неделю римские летучие отряды прочесывали не только селения и города, но и зеленые холмы вдоль всего Геннисаретского озера.
Нет, напрасны были увещевания старой кормилицы. Мириам никого не хотела слушать. С утра до вечера она самоотверженно продолжала ухаживать за больным. Но ничто не могло навести ее на мысль о том, кто он и что делал посреди пустынной равнины. В его дорожной сумке нашлось несколько старинных пергаментов, два из которых на арамейском и греческом Мириам удалось прочитать. В одном говорилось о лечении опасной болезни, в другом философские разъяснения о духовном начале бытия. Еще в холщовых мешочках нашлись связанные в маленькие пучки сухие пряные травы, завернутые в пальмовые листья, и мелко растертый порошок. Несколько предметов лежало в отдельной сумке поменьше, но их предназначение осталось для Мириам загадкой.
Часами напролет сидела она возле больного и смотрела на бледное лицо. Ровное дыхание не вызывало тревогу. Незнакомец мирно спал, болезнь постепенно отпускала его. Все в доме, и рабы и слуги, ходили осторожно, говорили полушепотом. Сарре запретили громко петь и бегать босыми ногами по каменной террасе. Возле девочки неотлучно находились две молодые служанки. В комнаты хозяйки на второй этаж, где лежал больной, дозволялось входить только Есфирь. Она несколько раз предлагала Мириам заменить ее у постели несчастного, но та упорно отказывалась.
