– Ула, не торопись. Подумай еще… прошу… И если тебе что-то надо, можешь смело брать.
Я обернулась. На глаза снова навернулись слезы и я плохо видела. Комната расплывалась, очертания предметов плыли и плясали подобно пламени.
– Лошадь… Можно? – горечь все же прорвалась наружу, как ни пыталась я ее удержать.
– Все, что хочешь. Возьми Буяна, он умен и быстроног.
Я кивнула и молча вышла.
Ночь провела без сна, будто лежала не на мягком матрасе, набитом конским волосом, а на раскаленных углях. Как только первый луч солнца скользнул по лицу, спустилась в кладовую: головка козьего сыра, ломоть начинающего черстветь хлеба и холодный картофельный пирог пригодятся мне в дороге.
Прощание со слугами вышло скомканным и недолгим. Хвала Дагде, они ничего не узнали ни о том, кто стоит за несчастным случаем в лесу, ни о том, что меня связывает с графом. Только Тюринн подмигнул, пряча ухмылку в завитке круглого белого уса:
– Говорил же, что молодые здесь не задерживаются!
А Арела порывисто обняла меня, и у меня что-то дрогнуло в душе. Давно никто не выказывал мне такой искренней привязанности.
Отвязала приготовленного Тревором коня, вскочила в седло – Буян тотчас подхватил меня, понес, устремился вперед. Бьет в лицо холодный сырой ветер. Замок уменьшается, удаляется, пока вовсе не скроется за горизонтом.
Быстроногий конь домчал меня до опушки леса к вечеру первого дня. Вдали нестерпимо ярким, раскаленным цветом горел закат. Или это огонь? Я снова увидела, как огонь пожирал нашу деревню. Мой отец и братья стояли связанные. Только мать, ползая на коленях, пыталась удержать человека с мечом.
Остановить. Но меч просвистел и от одного его движения рубахи моих братьев окрасились кровью.
Другие воины убили отца. Затем чьи-то руки подхватили мать, посадили на лошадь и увезли.
Но мне больше не хочется кричать. Это было много зим назад, и теперь я чувствую, что заполнившая мир боль не ушла, но дала мне вдохнуть.
Глава 13
В мертвом безмолвии лес казался живым существом. Деревья тянули ко мне свои цепкие руки-ветки и корни, завязанные узлами; мягкая земля вздыхала и глушила стук копыт, под которыми обманчиво мнется хвоя, то и дело топорщась острыми камнями шишек. Пасмурный свет чахлого дня сменился густыми сумерками, когда я, оставив позади сначала чащобу, затем светлый лес, увидела теплые огоньки родной деревни.
Где-то басовито лаяли собаки, слышно было скрип дверей, звякнувшую кольцом калитку, бабьи разговоры да раскатистый мужской смех. Что-то тихо ёкнуло под сердцем. Дом. Наконец-то я дома.
У крайней лачуги хозяйка не спала; стояла, опираясь на сучковатую палку, старуха. Эйна. Видно, ждала меня. Дрогнули, расширились бесцветные глаза старой ведьмы, изменил ей голос. Только и прошептала она, прижимая меня к своей дряблой груди:
– Вернулась. Вернулась девонька.
– Права ты была, Эйна. Немало я слез пролила, да надеюсь, не зря.
– Дело говоришь, девонька. Не зря. Давеча сон мне был вещий. Успокоилась душа Виллема, не будет больше бродить неприкаянной, забудет дорогу в мир живых. Не зря твои слезы пролились, дочка. Ну! Иди уже! Бабка твоя заждалась, места себе не находит. Иди!
Я еще раз порывисто обняла Эйну и зашагала к дому.
За поворотом у колодца в темноте виднелась большая мужская фигура. Фыркнул Буян, обернулся человек. Олан! Ведра свои выронил, в два прыжка очутился рядом. Искривился рот, вырвалось мычание. Боролся Олан с упрямыми губами и, наконец, вернулись к нему слова:
