Наконец-то егерь открыл скрипучую дверь курятника, и мы шагнули внутрь. Внутри было довольно просторно. Запахи я эти знаю, мне они не страшны. Вот он, дух деревни! Штук двенадцать белых кур спокойно дремали на насесте. В самом углу на насесте сидел кто-то большой, как индюк, рыжий, с красным гребнем. В жизни я не видала таких огромных петухов.
– А где же ваш Петя? у вас же был такой белый петушок…
– Петю задрал хорь, сволочь. Вот купили Ирода. Ирод задерет любого хоря, потому и терпим. Просто зверь, а не петух. Приходится держать на кольце.
Ирод уже не дремал. Он беспокойно двигал своей петушиной башкой с трясущимся гребнем, то вытягивая длинную шею, то убирая ее, как трансформер. Он уже похрипывал и часто дышал. И вдруг он взлетел с насеста, хлопнув огромными крыльями, и чуть не сбил меня с ног. Хорошо, что одна нога у него была обвязана толстой веревкой, настоящим канатом, и двухметровый канат этот железным кольцом на конце был накинут на ржавый крюк в стене, рядом с насестом. Ироду чуть-чуть не хватило каната, чтобы приземлиться на меня. Егерь выхватил удочку из моих ослабевших рук и долбанул ею Ирода по спине.
– Тварь! Божия… Сиди смирно, гад, пошел на насест! Я те задам! И он еще раз долбанул захрипевшего Ирода по жирной бочине, да подкинул его сапогом на насест.
Я молчала в потрясении. Моя удочка! Как она пригодилась! Вот ее судьба! Или сломать спину Ироду, или сломаться напополам! Егерь присмотрелся, что он держит в руках.
– Никаноровна! А ведь это удочка! а я думал, тросточка твоя! Дубинку-то я у порога оставил, забыл, что без нее к Ироду лучше не заходить.
И он стал с любопытством осматривать мою удочку, уцелевшую в бою с Иродом.
– А зачем она тебе?
И тогда мой внутренний голос подсказал мне единственно правильный ответ.
– Да нашла на дороге. Сошла с автобуса, а она возле остановки и лежит. Кто-то забыл, уезжая. Не пропадать же добру.
– А ты разве с автобуса сошла? Вроде он сегодня прошел не останавливаясь, никто не сходил.
Во дает, сквозь лес видит за пятьсот метров, кто сходит с автобуса. Надо врать дальше.
– А я сошла на предыдущей остановке, перепутала деревни. Вот там удочка и валялась. Пришлось бы мне три километра чапать по шоссе – хорошо, красная машина подхватила.
Зинаида подала голос.
– А там только старуха Мокеиха живет. Надо ей вернуть удочку. Сама она не ловит, а внуки к ней приезжали. Побросали вещи, растяпы. Видать, напихала им солений-варений, сто узлов.
Ну, еще чего не хватало, мою удочку отдавать Мокеихе. Я осмелела и буркнула:
– Нет уж, не отдам теперь. Что с возу упало, то пропало. Буду учиться рыбу ловить.
Егерь засмеялся:
– Молодец, Никаноровна. Правильно рассуждаешь. В сельской местности такой закон: если видишь, что плохо лежит у других, положи это хорошо у себя!
Он ловко метнул одеяла на копну сена в дальнем углу, а Зинаида бросила туда подушку. А я рюкзак с петардами. В самый угол, в сено я вонзила свою удочку. Пусть стоит в изголовье, как ружье у егеря. Егерь вздохнул и как-то грустно сказал:
– Ну, отдыхай тут, Никаноровна. Располагайся. Если что, мы рядом. А Зинаида извиняющимся голосом добавила:
– Если что, возвращайтесь в дом… Спокойной вам ночи…
Хорошо, хорошо, ступайте уже. Я определилась: ночую здесь!
– И вам спокойной ночи. Не волнуйтесь за меня.
Заскрипела дверь курятника, и послышались удаляющиеся шаги Юрия и Зинаиды. Потом хлопнула дверь избы. До нее метров десять.
