– Держись за спину, – прохрипел он, и Анна, успокоившись, стараясь быть полегче, усиленно работала ногами.
Едва добрались до прибрежной гальки. Долго лежали, отвернувшись друг от друга. Анна смотрела в небо, и в который раз сегодня оно изменилось, засинело высоко, воздушно, чистой подсвеченной синевой.
«Ух ты!» – подумала она, закрывала глаза.
Встала, чувствуя слабость в ногах: пошатываясь, поднялась на берег.
– Не доплыли, – вздохнул он сзади. – Жалко.
Молча шли к лагерю. Тропинка, растоптанная, размятая, как кожа, холодила ноги. Парень обогнал, шел впереди. В кустах черемухи он придержал ветку, и Анна быстро уловила острый, горьковатый запах дерева.
«Боже мой, – подумала она, – будто я раньше не знала черемухи».
Вышли на полянку, густо поросшую, пятнистую от ромашки. В глубине у низкорослого краснотала паслась лошадь. Она подняла им навстречу умную голову, спокойно подождала, что будет.
Какое странное утро. Как будто в густой круговерти дней выдалось чистое время. Вот живешь, просыпаешься, ешь, работаешь, книги читаешь и ходишь по земле под небом, и однажды утром вдруг разбудит что-то тревожное, глянешь вокруг – и сердце замирает. Какая земля кругом! Трава растет, река, лошадь пасется…
Парень, высоко поднимая ноги, медленно подошел к лошади, уверенно запустил в сизую гриву руку, погладил, успокаивая. Лошадь присмирела под его рукой и равнодушно опустила голову. Анна с другого бока ткнулась в жесткую, солоно бьющую потом шею животного. Легкой рябью подернулась шкура, лошадь дрогнула, подавшись вперед.
– Но, но, но, – успокоил ее парень, поглаживая по морде, – хорошая животина! Хорошая, умница, рабочая лошадка, – грустно добавил он, – скоро спишут.
– Тебя как звать-то?
– Виктор. Витька…
«И все-то», – подумала Анна, улыбаясь:
– Пойдем, Витя. Попадет мне сейчас…
– Пойдем, – согласился он, чмокнул лошадь в лобастую голову. – Ты что, пионервожатая?
– А я шофер, – просто сказал он, выслушав ее, – шоферюга. Мать моя как начнет чистить меня за пьянку. Шоферюга, кричит…
– Ты что, пьешь, что ли?
– Ну как пью! Как все… Мы с ребятами вчера собрались. Они все женатые давно, детей позаводили. Ржут надо мной. А мне обидно. В холостой когда компании – ничего. А с ними обидно. А вчера, между прочим, нахвастал по пьянке. Завтра, мол, женюсь. Мол, давно у меня одна на примете…
– Ну и есть кто?
– Да нету у меня никого. Мать моя говорит: докопаешься, свалится ведьмака на шею, всю жизнь не очухаешься.
– Не нравится, что ли, никто?
– Да нет, иногда нравятся. Но не так уж чтобы. Ты вот мне сразу понравилась. Сидит, смотрю. Тихая такая. Тихоня. В тихом омуте чертей много!
– Много, – согласилась она и улыбнулась. Пальцами на ноге захватила пружинистый стебель молочая, потянула вверх. Стреканул рядом в траве кузнечик, закружила, плавно снявшись с поваленной березы, неторопливая, слинявшая в ярком свете ворона, покружила, словно раздумывая, и, каркнув, высокомерно подалась за реку. Анна проследила за ней и вздохнула в полную, свободную силу успокоенного дыхания.
– Ты чего так? – прищурившись вслед вороне, спросил он. – Тяжело?
Уже спал мелкий озноб неожиданности, испугаться она не успела и только сейчас подумала, что могла бы утонуть, могла бы и не стоять сейчас здесь, и ощущение жизни словно вернулось к ней, и она стояла, глядя вниз, на серое, зловеще-спокойное течение реки, блаженно и растерянно улыбаясь.
