Пожалуй, всё.
Остальные опаздывали или болели.
Кому-то неотложные дела не позволили выбраться к Стравинскому.
Сам Сергей Романович с утра перебрал по случаю именин экзистенциалиста дворника Тамерлана и сладко спал, укрывшись вафельным полотенцем, на кухонном полу. Звонков, стуков в дверь и рыданий Юленьки, разумеется, не слышал.
Четвержане решили, быть четвергу, сожгли костер из брошенных после Рождества елок, коллективно исполнили песенку девчат из кинофильма «Девчата», пустили пару ракет из ракетницы Геринга, и только вняв справедливому замечанию следователя С. «не обнаружить бы себя», мало-помалу стали расходиться.
Сырая мешковина неба, дрогнув, прохудилась, роняя теплые хлопья тишайшего снега. Птеродактили потянулись домой в Анапу.
– Всё к лучшему, – сообщил по пробуждению Стравинский С.Р. пожирающему плов прямо в кастрюле Алешеньке. – Надоели хуже редьки. Всё. Лавочка закрывается. Уже закрыта. В добрый путь. Я им всё сказал. Главное сказал. Кто хотел – услышал. Молчание – золото. Это – главное. Добавить нечего. Прав был граф Лев Николаевич Толстой, когда произвел девственную простоту в ранг величайших истин. Никто не услышал. Может быть, следовало сказать это вслух, как думаешь, Алешенька? А что проку? Все равно никто не услышал бы. И до графа тысячу раз говорено. Тебе тоже надоели, знаю. Потерпи. Походят, походят и перестанут. Не перестанут, знаю. Повадились. Пусть себе ходят. Не обращай внимания, и всё. Я же не обращаю внимания – и ты не обращай. Как будто их нет вовсе. А их и так нет. Игра воображения. Недомогание. Сумерки… Ты кушай, кушай. В добрый путь.
Жители Бокова представления не имеют, как выглядят на самом деле. Причиной тому – боковские зеркала. Эти зеркала не отображают действительность, но демонстрируют смотрящемуся в зеркало то, каким, по их мнению, он должен быть или то, каким, по их мнению, он мог бы быть, будь на то их, зеркалья воля. Боковские зеркала так и называют «боковские живые зеркала». В связи с вышеизложенным среди боковчан случаются Пушкины, Обломовы, Блоки, реже, Мемлинги. И Петр, и Фома. Говорят, например… позвольте представить, Лев Моисеевич Малярчик – наш Пушкин, или… а вот и Борис Дормидонтович Чулков – наш Голиаф.
Сергей Романович вступает со мной в мысленный диалог.
Вторит мне. Размышляет.
Персонажи часто заглядывают на огонек к своим авторам. Если сомневаетесь, спросите хоть у кого из сочинителей, да вот хоть у Диккенса спросите. Ему-то вы наверняка поверите.
Кто-нибудь обязательно скажет – не бывает таких героев. Даже в Антарктиде. Даже на Луне. Нет, и быть не может. Обязательно найдется такой Фома неверующий.
В Антарктиде, может статься, и не бывает, а у нас – только такие, что примечательно и замечательно.
Фому же посылаю к зеркалу, – Пойди, Фома, и хорошенько посмотрись.
А давайте вслед за Фомой и мы с вами подойдем к зеркалу да хорошенько посмотримся. Разве то, что мы видим – это мы? Разве мы такие? Разве мы – то, что мы есть? Разве мысли наши – это наши мысли? И поступки наши – наши поступки?
А наказание, ниспосланное нам, положа руку на сердце, как думаете справедливо?
Всегда перебор или недобор. Во всяком случае, нам так кажется.
Вроде бы и крестимся, и водку пьем – ничего не помогает.
А в чем должна заключаться помощь? Кто же его знает?
А что там в зеркале? Так, нечто зыбкое. Игра света, что ли?
