«Не успею!» – беспомощно подумал Чудаков, готовый завыть от своего бессилия. А вдруг?.. Он и так уже бежал на пределе своих возможностей, но мысль о том, что буквально на его глазах уходит преступник, извлекла из недр его организма последний резерв сил. Ну, ещё немного – ещё десять, пять метров…
Электричка остановилась. Двери автоматически открылись, и незнакомец в плаще уверенно вошёл в неосвещённый тамбур. В глубине тамбура вспыхнула спичка, и из открытых пока ещё дверей поплыл сизый дымок сигареты. Но вот поезд дёрнулся, зашипел, и двери захлопнулись.
Когда обессиленный, чуть живой Максим Чудаков вскарабкался на платформу, поезд уже тронулся. И Максим действительно завыл – завыл от отчаяния. Платформа Снегири была безнадёжно пуста.
Обратно он шёл медленно и долго. Невесёлые думы одолевали неудачливого преследователя, но чем ближе он подходил к дачному посёлку, тем больше эмоциональная направленность его мыслей уступала место холодному анализу последних событий.
Был ли этот человек преступником – вот вопрос, который вдруг со всей ясностью встал перед Чудаковым. Возможны были несколько вариантов объяснения тому, что произошло нынешней ночью. Первый: преступление совершено, но этот человек – обычный охотник, не имеющий к выстрелу никакого отношения; в момент выстрела он вполне мог случайно оказаться возле дачи профессора, проходя через посёлок. Второй: стрелял действительно он, но это ещё не доказывает, что он преступник (на то он и охотник, чтобы стрелять); возможно, выстрел был случайным. Правда, этот вариант имел одно слабое место: сразу же после выстрела незнакомец был замечен Чудаковым выходящим из дома профессора Красницкого. Третий: преступления не было, выстрела – тоже, всё это – плод воображения Максима Чудакова, подогретого детективным чтивом заморской писательницы; одним словом, всё это могло ему просто присниться. Теперь факты. Был человек с ружьём, вышедший из дачи профессора Красницкого. На зов Чудакова он не отозвался, но и явной попытки к бегству не предпринимал; с последней электричкой он уехал в сторону Москвы. Ничего предосудительного. Странно только одно: почему он не откликнулся, когда Чудаков звал его? Опять возможно несколько вариантов: либо он глух, либо в силу своего нелюдимого нрава не желал вступать в разговор с незнакомцем, либо его удерживало от контакта с кем-либо совершённое им преступление.
Подобные логические построения несколько взбодрили Чудакова и придали его мыслям определённое и чёткое направление. Одержимый идеей во что бы то ни стало докопаться до истины, он сразу по возвращении в посёлок направился к даче профессора Красницкого. Первым делом необходимо было выяснить: что же на самом деле произошло на этой таинственной даче? Может быть, нечего и городить весь этот сыр-бор?
Осторожно, чтобы не разбудить невзначай своего соседа по даче, если он – дай-то Бог! – спит, Чудаков проник в дом и, минуя ряд тёмных, пустых помещений, добрался, наконец, до той самой – освещённой – комнаты. Чудаков бывал здесь и раньше, заходя к профессору поболтать или сыграть партию в шахматы, поэтому ориентировался он в доме без труда. Постучав, Чудаков чуть приоткрыл дверь и спросил:
– Разрешите, Пётр Николаевич?
Ответа не последовало. Взору Максима представилась следующая картина. Профессор Красницкий сидел за письменным столом, склонив голову на полированную поверхность, и, по-видимому, спал, а на спине… О Боже! Так и есть! В него стреляли!.. На спине профессора отчётливо темнело небольшое пятно – след от пули. Сомнений больше не оставалось – здесь совершено преступление. Только сейчас Чудаков обратил внимание на душный, спёртый воздух и какой-то странный запах. Пахло порохом. Последний, так сказать, штрих. Впрочем… впрочем, может быть, профессор ещё жив?..
