Короче говоря, Митрофан Царскосельский пришёл к своему «другу» Касьяну Голомудько за партией оловянных солдатиков, которые намеревался сбыть на следующий день на центральном рынке.
– Ну что, Касьян, где твои «торчки»? – незлобиво спросил Митрофан.
Не говоря ни слова, Голомудько прошёл в тёмный угол своей комнаты, в котором за колонной в полном беспорядке держал наиболее ценные вещи, как-то: скрученные листы ватмана, старые холсты с осыпавшейся краской, приличную гитару с двумя оборванными струнами и запасные ботинки на зимний период. Из этого набора раритетов он вытащил самодельную плоскую коробку из серого канцелярского картона и, хмурясь, вручил её рыночному торговцу.
– Смотри, Митроха, не обмани. С продажной цены половина – моя, – не поднимая глаз, промолвил он.
Царскосельский лишь криво улыбнулся и открыл коробку, чтобы проверить комплектность содержимого. В ней ровными рядами лежали некие оловянные фигурки, которые, по замыслу их создателя, должны были изображать солдатиков с ружьями, знамёнами и двумя пушками. Фигуры были грубо выкрашены в синий и красный цвета. Их головы были приплюснуты и вытянуты вверх на манер загадочной традиции дикого индейского племени мангбету, а помеченные флуоресцирующей белой краской глаза сверкали так же яростно, как и обращённый в океан взор истуканов острова Пасхи, призванных отпугивать непрошеных визитёров.
Митрофан вынул одного солдатика из упаковки и с сомнением покрутил им в воздухе.
– Касьян. А ты не мог бы сменить стиль и делать свои «изделия»… э-э-э… в другой форме? – морща нос, спросил он. – Знаешь, нынче покупатель привередливый пошёл, – уклончиво пояснил рыночный воротила. – Четыре дня назад на базаре одна тётка, взглянув на твоё оловянное «чудо», без предупреждения звучно смазала мне по морде. Говорит, мол, «ты сволочь и негодяй. Детей развращаешь. Где ты таких солдат видел? Они все у тебя похожи на твой огрызок в штанах». Милиционером грозила. Еле её на мировую уломал. Свою десятку пришлось отдать, чтобы пасть заткнула, а то народ уже подтягиваться начал.
– Ну, ты иди, иди, Митроха. Чего резину тянешь? – Ничего не поясняя, Голомудько принялся подталкивать своего «друга» к двери. Касьян уже беспокоился, что сейчас раздастся стук и в комнату войдёт санитар Догугулия. Таблетками художник-натуралист ни с кем делиться не собирался, даже со своим деловым партнёром Царскосельским. Чуть помедлив, добавил: – А на всяких дур внимания не обращай. Что они понимают в высоком искусстве? Это же ручная работа. Штучный товар. Оловянные игрушки – страшный дефицит. Ты лучше разговаривать с такими дурами научись.
– Ладно. Я пойду, – неожиданно быстро согласился Митрофан, понимая, что сегодня он ничего более существенного с хозяина комнаты сорвать не сможет. – Но учти. Если товар не пойдёт, я цену скину. Мне, видишь ли, долго светиться на базаре не хочется. Заметут, а мне лишний привод не нужен. В ЖЭК напишут, премии лишат. Хлопот не оберёшься.
– Хорошо, хорошо. Будь по-твоему, – торопил Касьян своего компаньона. Он уже представлял себе, как высыплет в рот пригоршню разноцветных таблеток, которые ему принесёт Кустанай Догугулия, и отправится в мир неопределённых фантазий искать идеи для творческого порыва.
– Тогда я пошёл, – нерешительно мяукнул помощник дворника Царскосельский, всё ещё не сходя со своего места. – Я тут зайду к Клеопатре. Скажу, что от тебя. Не возражаешь? На улице мороз скаженный. Без подогрева окоченею. – Митрофан решил выжать всё возможное из своего визита в дом образцового общественного порядка.
