Своим появлением махинатор Царскосельский нарушил отработанную до автоматизма конвейерную идиллию: от усердия поджав губы, Клёпа разливала в разнокалиберные ёмкости пятидесятиградусную муть, а её подручный, уже известный нам старый дядька Кукиш Потап Конакоевич, запечатывал их пластиковыми и деревянными пробками.
Свою работу он делал исправно, так как от натуги беспрерывно сопел, кряхтел и чуть ли не рыгал. Окончательно вставший на путь разложенца Потап Конакоевич был одет в рваную промасленную спецовку, которую однажды приволок со склада, на котором когда-то так славно трудился.
– Чего ты, Митроха, всё шляешься? Пра-слово – шакал. Людей от дела только отрываешь. – Кукиш с раздражением отложил пробочный пресс и повернулся всем корпусом к нежеланному посетителю, которого он так страстно невзлюбил по выдуманной им причине якобы утаённой бутылки марочной водки.
Сегодня пенсионер-мошенник был особенно не в духе. Он крепко не выспался. Всю ночь его преследовал жуткий сон, как какой-то мужик без имени и брюк, но в белой расстёгнутой рубахе гонялся за ним с огромным бронзовым подсвечником в руках, чтобы обрушить его на голову карточного шулера Кукиша. «Ужо, Потапка, достану тебя! Все рёбра пересчитаю, тысячекратный хам и паразит! Сучье вымя!» – орал босоногий мужик и бессчётно поминал мать нечистого на руку преферансиста.
– Действительно, Митрофан, ты с чем к нам пожаловал? – на выдохе устало спросила Царскосельского самогонщица Клеопатра Вормсдухтовна. Она рада была возможности передохнуть, а заодно переброситься словами с такой экзотической личностью, какой ей представлялся заявившийся в её апартаменты дворник-коммерсант.
Клёпе уже порядком осточертели все эти банки, склянки и тяжёлые, как гири, варочные кастрюли. Голова у колупаевской бутлегерши шла кругом. Ароматы низкопробного пойла основательно пропитали её мозги. Что ни говори, но труд на ниве производства подпольного алкоголя тяжек. Огненные цифры статьи 158 УК РСФСР витали в воздухе и грозили обрушиться на головы бедовых предпринимателей.
Перспектива выезда на дальнее поселение на три года с конфискацией имущества немало занимала мысли неугомонной воительницы с советским законами.
Клеопатра Вормсдухтовна одёрнула на себе длинную кофту грубой домашней вязки, которую она надела прямо на голое тело и потуже подвязала шерстяным пояском. После чего сдула со щеки чёрный, как у вороны, локон и добавила:
– Знаю, о чём ты хочешь меня попросить. Так вот, в который раз говорю тебе – нет. Ты парень хороший, но для моего предприятия не подходишь.
– Побойся бога, Клеопатра. Вспомни о моих заслугах. Не я ли подтащил тебе оптовиков с рынка? – делано возмутился Митрофан. – По-моему, ты с них до сих пор неплохо имеешь?
– Но то дело прошлое, и, кажется, я с тобой за него расплатилась, – не меняя тональности в голосе, ответила Уйсик и прислонилась ягодицами к прилавку. Как женщина, знающая себе цену, она была не против, если мужчины, которые были моложе лет на десять и более, обращались к ней на «ты». Такая манера общения возвращала к незабываемым годам юности и льстила её самолюбию. Кроме того, она с удовольствием про себя отметила, что стоявший напротив дворник-студент не может оторвать заторможенного взгляда от её шестиразмерных грудей, которые вновь в который раз стали пролезать сквозь разъехавшийся ворот шерстяной кофты.
