– Кстати, а куда нас занесло? – поинтересовался Будищев.
– В каком смысле?
– Ну, кем этот берег занят, нашими или турками? А то с этой кручи нас очень просто можно перестрелять.
– Ну, это ты, братец, хватил, кто же в нас стрелять-то станет?
– Да вон хотя бы те обормоты, – солдат махнул рукой в сторону ближайшей возвышенности.
Приглядевшись, Нилов тоже заметил, что с высокого берега за ними наблюдают какие-то люди. Точнее, видны были только их головы в каких-то лохматых головных уборах.
– Это, вероятно, казаки, – неуверенно заявил мичман.
– Ну, если казаки начали чалмы носить, тогда – да!
Как будто подтверждая самые мрачные предположения Будищева, непонятные люди на турецком берегу открыли по ним огонь. Моряки тут же кинулись прятаться за железными листами, которыми был блиндирован их катер, а Дмитрий, подхватив винтовку, неловко сверзился за борт и, оказавшись по пояс в воде, прикрылся корпусом «Шутки».
Патронов у турок оказалось довольно, и их пули с отвратительным лязгом то и дело били по катеру и поднимали фонтанчики в волнах Дуная рядом с ним. Правда, для того чтобы прицелиться в находящихся внизу русских, им приходилось слишком уж высовываться из-за кручи. Этим тут же воспользовался Будищев. Уложив ствол «крынки» на борт катера, он тщательно прицелился и выстрелил. Как ни странно, первый же выстрел оказался удачным. Одному из противников пуля ударила прямо в грудь, и он с протяжным криком сверзился вниз.
Вражеский огонь тут же утих, и матросы на катере тоже смогли взяться за винтовки. Правда, на весь экипаж у них было всего две «барановки»[44] для караульной службы да револьвер Нилова.
Впрочем, туркам вести огонь было тоже не слишком удобно, а может, стрелки из них были никудышные, но ситуация сложилась патовая. Добраться до моряков с «Шутки» враги не могли, точно так же как и те до них. Тем не менее нападавшие попытались взять своих противников «на арапа».
– Эй, урус, сдавайся, а то башка будэм рэзать! – раздался крик на ломаном русском.
– Та дэ ты бачив, поганый, чтобы русские сдавалысь? – злобно прорычал в ответ перешедший от волнения на родной язык Нечипоренко и, приложившись к винтовке, пальнул вверх.
– Кто же так ругается, – покачал головой Дмитрий и, зарядив «крынку», подал голос: – Эй, чучмек, я твой дом труба шатал! Ты меня понимаешь?
– Сдавайся, шакал!
– Понимаешь, – удовлетворенно заметил солдат, и продолжил: – Я твою маму любил!
– Ты как сказал?!
– Я твою сестру любил! Ишака любил и даже тебя, когда ты был маленький!
– У, шайтан! – закричал оскорбленный в лучших чувствах башибузук и выскочил на кручу.
Сухо щелкнул выстрел, и так и не успевший выстрелить джигит полетел вниз и, подняв брызги, шлепнулся в воду.
– Русский! – раздался сверху другой голос, уже куда лучше говорящий на языке Пушкина. – Думаешь, ты самый умный?
– Спускайся вниз, узнаешь! – закричал ему в ответ Будищев, перезаряжая винтовку.
– Я тебя теперь запомню, – продолжал невидимый собеседник, – и сделаю с тобой то, что ты сказал Мурату.
– Ты тоже любишь его ишака? Я так и знал, что он на это обиделся!
Матросы, с интересом прислушивающиеся к их перебранке, довольно заржали, но невидимый противник, наученный горьким опытом, так и не показался.
– Как тебя зовут, русский? – снова подал голос башибузук. – Я хочу знать, кто убил моего брата!
– Зачем тебе? Ты все равно сейчас сбежишь, как трус, а я скормлю твоего братца свиньям.
