- Хочу прикоснуться к тебе. Можно? - он спрашивает разрешение? Ольшанский. Спрашивает. Разрешение.
Конечно. Прикоснись ко мне. Хочу чувствовать твои губы на коже, твоя язык. Боже что же ты им раньше вытворял. Возносил так высоко, я боялась сорваться с этой высоты. И срывалась, а ты ловил. И смеялся. Твой смех еще долго я слышала. Во сне, на улицах, в фильмах. Он преследовал меня.
- Нельзя. Не разрешаю.
Олег шумно вбирает воздух, выдыхает и жжет.
Но не касается. Для него это такая же пытка, как и для меня. Только я вижу его, желания читаю, эмоции впитываю. Мазохистка какая-то. А сама молчу. Скрываю все как могу. Нельзя, чтобы понял, нельзя позволять ему больше, чем остальные. Мы и так уже на краю: я танцую ему в его же кабинете. Дурацкий какой-то служебный роман получается, неправильный.
- Блять…
Рука зависает в воздухе. Музыка заканчивается. Грубо как-то ее прервали.
Олег пальцем касается моего соска и обводит грудь, потом сжимает. Он нарушил правило, забил на запрет.
Хочу кричать, что не надо. Тебе нельзя. А я смотрю как дура на него, в его глаза, опускаю взгляд на руку, что движется вниз к трусикам. Еще немного и пальцами уйдет за резинку.
И молчу. Сдерживаю стон удовольствия. И начинаю дрожать, так сильно, что бьет холодом. Резко так, покрываюсь льдом, а внутри все кипит как в жерле вулкана. Настолько полярно, что становится страшно. Безумно страшно от чувств, сложно передать.
- Ты дрожишь? - даже какие-то заботливые нотки слышу. Мать его, Ольшанский, переживает?
- Холодно. Хочу одеться, - так нагло вру. Эту ложь нельзя не заметить.
- Тебе не холодно. Ты возбуждена, Нинель. Ты меня хочешь не меньше, чем я тебя.
Он тянется к шее, проводит по ней языком и оставляет влажный поцелуй.
- Вкусная!
А я не сдерживаю стон. Мычу что-то невнятное, прикусываю сильно губу.
Олег замечает это. Большим пальцем надавливает на нее, оголяет ряд зубов.
Только не останавливайся - шепчет грязная часть меня, которой нравится такой Олег. Другая же вопит. Ее желание скрыться в своем домике всепоглощающее. И кто же победит?
- Блядские губы…
Хмурюсь. Тонкая обида вырастает из самого центра.
Отталкиваю его от себя и быстро встаю на ноги. Отхожу. Пячусь назад. Теперь смертельно хочу прикрыться.
- Мудак! - шиплю по-змеиному. Впрыскиваю яд в каждый звук.
- Мы это уже выяснили. Да, я мудак! - Олег злится. Его игрушка взбрыкнула, не позволила с собой играться. Я же она, да? Та, что за деньги танцует и выполняет прихоти.
Сверлю его взглядом. Ненавистным таким, словно он корень всего зла и всех моих бед. Тело все еще дрожит. Возбуждение не уходит. Оно волнами захлестывает, а потом накрывает снова, стоит его взгляду опуститься на мое голое тело и пройтись по нему: шея, грудь, живот, лобок, бедра. Все открыто.
- Нахер пошла отсюда, - Ольшанский это говорит тихо, но так отчетливо. Каждая буква отдается болью. Невыносимой, как тупой бритвой по нежной коже. Режет, кромсает. С остервенением и злобой.
“Пошла нахер, Нинель. Не до тебя сейчас”
“Пошла нахер отсюда”
Собираю всю смелость, что есть. Ее так мало. Боюсь. Хочется защитить себя, ответить так же жестко. Чтобы тоже было больно.
- Хорошо. Но когда будешь дрочить сейчас в туалете, представляй меня. Ведь только это тебе и светит со мной.
Громко хлопаю дверью и быстро спускаюсь по лестнице. Хочу скрыться. Слезы начинают душить. Нельзя чтобы меня видели такой.
