6/VII – 70 г.
А Элю терроризирует ее соседка по гостиничному номеру. Подробности я не знаю. Эля трогательный и одинокий человек, вот что оказалось. И от того, что отношения у нас самые дружеские, она, когда заболел у нее зуб, постучалась ко мне в номер с просьбой, чтобы я ей (в шутку) «зубы заговорил».
Мы рассказываем впервые, пожалуй, друг другу не об этих отчетах в фонде, а о себе. У нее есть сестра-близнец и дочка сестры Лена, которую Эля любит больше всего. Сама Эля кончила – я не знал – исторический факультет МГУ, а потом переключилась на геологию, как сестра, и стала кандидатом геологических наук.
– А хотели бы вы знать мысли людей? Что люди думают. Я очень часто чувствую себя наблюдателем, мне интересен каждый человек. Помните у Гофмана сказку о стеклышке? Вот я работала с Нетой Ивановной, интеллигентным, добрым человеком. Но это именно она в башкирской степи не разрешила взять в машину девочку, раненную коровой. А о вас тут говорят: он разведчик. В геологическом смысле или в каком? – смеется, хватается за больную щеку.
После этого разговора у меня ощущение: что меня, «изучающего людей», самого изучают.
– Вы очень разный, – говорит Эля. – И вы, признайтесь, не так обо мне раньше думали.
Конечно, не так. А мне, но не в этот день, приснился сон. Он был мучительный. О самом себе. Словно другая какая-то сторона души, затаенная, почти совсем исчезнувшая, всплывает из прошлого.
9–10/VII – 70 г.
9-го вернулся из Троицко-Печорска. А от Юлия ни звука… Завтра мы с Элей собираемся на нефтяную шахту, это недалеко от Ухты. Пока поехал в Троицко-Печорск.
Огромное село, районный центр, село совсем не похожее на деревню. Живут здесь коми и потомки сосланных воронежских кулаков, а также нынешние «тунеядцы», высланные из Ленинграда и Москвы. Я послал отсюда бандеролью книгу Ингмара Бергмана. Так жалко было, что такая книга там пропадает. Спас еще Яшина и Слуцкого и даже оставшиеся в магазине последние две книжки «На этой земле».
Живу я там в двухместном номере один, а в последний вечер подселили бригадира лесорубов, студента-заочника 5-го курса Ленинградской лесной академии. Он очень хотел спать, и, чтобы не заснуть, говорит, не умолкая и всё больше возбуждаясь. Рассказывает о своей жизни. Он родом из Горького, а носит его по белу свету. Уже за тридцать, а всё время тянет опять в тайгу (очень знакомо). Держит. Лицо продубленное, морщинистое, немолодое, но тонкое лицо. Язык, в общем, интеллигентного человека и – без рисовки. Стихи пишет, очерки писал, советовали идти в журналисты. Не пошел.
Рассказывает о лесопункте в Пожне, Ухтинского района, где одно время работал. Кого там только не было: немцы из Поволжья, бывшие власовцы и бывшие полицаи, этим выезд запрещен. Только несколько лет назад паспорта выдали. Вот Фриц Крейн почти забыл уже немецкий язык, себя называет Федором и водку пьет, как русак. Однако себя не теряет, и добродушный он человек. А Зеленко – полицай – наоборот, по-немецки читает лучше немцев. Да еще у одного из пильщиков фамилия такая: Стукач (фамилия?).
Из женщин особенно: были две красавицы, бывшие блатнячки. Одна черноглазая, брюнетка, лицо тонкое, кожа белая, а говорит матом. В баню не ходит, дома моется. Говорят, у нее на обеих грудях и на бедрах выколки. Мужа фамилия Даян. Или это кличка? Потому что одноглазый? И она – «Даянша», лет 40–42, но очень хороша. Только глаза страшные.
