Зоя Львовна потыкала в полутьме ключом, открыла железную дверь. В коридоре пахло одеколоном и пивным духом. Вот ведь Верка зараза, опять мужика приводила, нет бы к себе, да, видишь ли, неудобно на съёмной. Ты, мать, дай ключи, мало ли у тебя что со здоровьем, а пока мать в разъездах – она кобеля в дом. Тьфу. Зоя Львовна разделась, убрала сумку, поставила чайник, картошки начистила, и пока та шкворчала на сковороде, смотрела в окно.
В бабку Верка пошла, такая же дылда ветреная, одни мужики на уме, да ладно б приличные, а то вечно шваль попадается. Зоя Львовна поморщилась, не любила вспоминать свою мать. Жёсткая была женщина; маляр-штукатур, сторож, учётчица и заведующая складом металлоизделий.
Зою Львовну, в то время курносую девочку с густым каштановым волосом, мать называла ласково – «Зая-заткнись». Зоя пела по вечерам зайчику колыбельную, подпевала певцу из радиоточки, тянула ноту вместе с лысым дядей из телевизора, слышала, как он фальшивит. И мать, если была дома, обычно орала: «Зая, сука, заткнись! Дай телевизор посмотреть по-человечески…»
Зоя Львовна помнила стойкий запах спиртного, исходивший от матери, и её бурные разговоры на общей кухне с отцом после очередного материного «ночного дежурства». Спустя многие годы Зоя Львовна поняла, что означали эти «дежурства». Случился развод, потом статья матери за растрату. В семнадцать лет Зоя осталась наедине с судьбой в коммуналке. Отец уехал на стройки Сибири, мать не вернулась из зоны. С пением Зоя прекратила всякие опыты, а когда вышла за Коленьку, поклялась, что никогда не обидит детей и в желаниях не станет препятствовать.
То, что мягкость – не есть хорошо, Зоя Львовна поняла слишком поздно. Вот Верку надо было в молодости осадить, а то с пятнадцати лет инициативная по мужикам. Да и Петенька вымахал слабовольным, не углядела. Лишь про Ольгу не вспоминала, как отрезало после отъезда.
Зоя Львовна сняла засвистевший чайник, поужинала картошкой.
Вера подыскала тогда ей квартиру в райцентре, тридцать километров, почти час на автобусе. Зоя Львовна просила поближе, да по деньгам не сложилось. Мол, тут подешевле. Уговорила. Однокомнатная квартирка с видом на школу Зое Львовне пришлась по душе; газ, ванная, кухонька, соседи душевные. Одно неудобство, третий этаж, да и к нему приноровилась, выходила нечасто, колени измучили. Успела завести знакомства с пенсионерками, посёлок приличный, два магазина, амбулатория, зелень и тишина. Верка заявилась под зиму, взъерошенная, нервная, с чемоданами и тоской в зелёных глазах:
– Не пошёл бизнес, ма, поживу чуток у тебя, да и веселее, вдвоём-то.
Зоя Львовна перекрестилась на тёмные купола храма в окне: «Эх, воскресенья дождаться, услышит Господь её просьбы, поможет». Она вот не молилась за Верку, не приучена была ещё к церкви, не чувствовала веры, а поди зря. Веркин «чуток» затянулся на годы. Пришлось купить раскладушку. Верка устроилась в школу, в младшие классы, преподавать математику. Ну а как же, умная, техникум за плечами.
– Ну ты представь, мать, за двадцать три тысячи впахивай с этими недотёпами, как бурёнка, – с этих слов Вера начинала каждое утро, поджимая зло в зеркале губы. Ночевала не всякую ночь. Посёлок хоть и не мелкий, но слухи ползли, как мокрица, не вытравишь. Услыхав как-то в местном сельпо разговор пенсионерок, Зоя Львовна опознала в «наглой каланче с сиськами» Веру и поняла, что скандала дочери не избежать.
