Время превратилось в вязкую, серую паутину, растягивающуюся и сжимающуюся в соответствии с неким, только ему самому понятным, алгоритмом…
«Не трогай ее, – говорил фельдшер, когда заходил в комнату. Он осматривал Катю, выгоняя Семеныча поесть. Но тот выходил за дверь и возвращался обратно. При нем Катя отказывалась общаться с доктором. – Дай ей время».
«Время…» – растерянно молчал Семеныч, думая о том, что в Москве рвет и мечет начальник и волнуется жена, которая не знает, что и думать. Семеныч не звонил им. Он не знал, что сказать. Нельзя рассказать людям, которые послушно ходят на работу и примерно ложатся спать в своих кроватях, что его девушка в беде и отчаянии. Его любимая, уничтожившая город. Его душа, которая рвется. Его музыка, которая вечно звучит в сердце. А оправдываться и лгать у Семеныча почему-то теперь не поворачивался язык. Сейчас все стало неважным, кроме того, чтобы с Катей было все в порядке. Семеныч понимал, что потом лестница значимости снова крутанет своими ступенями, и потом придется себя чувствовать еще хуже. Будет просто омерзительное состояние, когда они вернутся. Ведь, наверняка, его все потеряли в сгоревшем городе. А телефон Семеныч отключил. Ложь зачастую мучает хороших людей, заставляя их лгать еще больше. Словно яма, которую, чем больше роешь, тем больше она становится, превращаясь в пропасть или собственную могилу.
С бог знает, каким по счету рассветом, в комнатке без окон, Катя откинула одеяло с плеч и повернулась к Семенычу. Они смотрели друг на друга уставшими глазами, под которыми пролегли глубокие тени.
«Она справилась. Я справился. Мы справимся, – одежда Семеныча была сильно измята, на лице щетина. Он поднялся с топчана и подошел. Встав на колени возле постели, Семеныч носом дотронулся до Катиной щеки.
– Вижу, дела налаживаются, – неслышно вошел в комнату фельдшер. Они обернулись. – Баня истоплена. Завтрак горячий. Подъем.
* * *
– Семеныч, а где ты машину взял? – Катя расположилась у него на коленях, водя пальцем по черточкам его лица. Она склоняла голову то на один бок, то на другой, заглядывая Семенычу в глаза. Он сидел на земле, привалившись спиной к шершавой коре толстого дерева.
– У домика Соломона, она с ключами в замке стояла, я разбил окно и поехал.
– А почему он ничего не сказал, когда мы к нему приезжали той ночью?
– Богам не нужны машины, наверное. Они нужны людям, – предположил Семеныч. – Ты лучше расскажи, сколько тонн порошка ты подарила ветру? И каким образом?
– Проще простого, – грустно ответила Катя, вздохнув. – Я пробралась в подвал студии, а из него выходили такие здоровые турбины с фильтрами, откачивающие воздух из помещения или для чего-то еще, не знаю. И стоило только открыть камеры и вспороть мешки, как эта мука сама засасывалась в них и улетала струей на улицу. Прямо вверх!
– Наверное, это была часть вытяжной вентиляции. А в подвал как проникла?
– Еще проще. Одна из этих труб не работала. Я проползла через лопасти. Ты знаешь, я, если честно, не понимаю, что меня сподвигло это сделать. Все эти дни я была в каком-то неясном состоянии. Меня сильно взбесил тот факт, что он потчевал наркотиками весь город. Но я еще до конца не уверена, что он ничем не травил людей в студии. Они на самом деле выглядели не очень адекватными. Или мне так показалось? Такое ощущение, что в этом городе, в те дни я была в сильном опьянении. Или во сне.
