Десять минут ожидания в полной боевой готовности. Джип наполовину спрятан колонной, ещё какие-то люди… Я уже волнуюсь!
Светик вдруг подпархивает откуда-то сбоку:
– Обошлось без мата и кровопролития… Ну понимаешь, она ревнует, думает, что у него ко мне что-то есть, она так и говорила тут недавно: «Девочка, иди отсюда подобру-поздорову, у тебя знаешь сколько мужиков впереди»… типа, «ты поймёшь меня лет через двадцать» – и чуть не плачет… Жалко её, вообще-то. Ой, а это что, соска?!.
Нет, это не соска. В масенькой подарочной сумочке, пестрящей всякими там микки-маусами – женские «Кензо», бьющие в нос юной возбуждающей свежестью.
Она даже зажмуривается… порывисто наклоняется ко мне… выпячивает губки для поцелуя.
– …Но у вас же нет ничего? Ты же не давала тренеру повода в себя влюбиться?
– Нет, коне-е-ечно! Можем сходить для начала в нашу бильярдную, меня тут недавно в бильярд научили играть. Только если что – ты мой старший братик, а то там все меня знают, и из школы много ребят…
Как скажешь, сестричка!
Нам зажигают лампу над столом с разноцветными шарами, приносят, конечно, ром с колой, «Парламент-лайтс», чай. Я разбиваю. Света сосредоточенно трёт мелом кончик кия. Она как-то отрешена и вся в себе, или в игре? Она крутится, высматривает комбинацию. Своей вихляющей походкой, устремлённо наморщась, вышагивает вокруг стола для занятия позиции. Она почти не смотрит на меня. Она пришла играть! Она, как утёнок, тянется к шару, вот открылась из-под майки голая талия, вот оттопырилась попка, чуть нескладная в серых клешах (какая-то хулиганская?)… Она долго прицеливается, напряжённо и всерьёз, замирает… бьёт! – вместо удара кий неловко вздевает поле, и чёрный шар падает на пол, подпрыгивая с костяным треском.
Светик, чертыхаясь, виновато втягивает головку в плечи, улыбается сконфуженно:
– Теперь твои полосатые!
Я играю, конечно, лучше… Вообще-то, я не играю никак. Я ловлю себя на мысли, что в жизни не стал бы я играть в бильярд просто так. Я уныло забиваю подставы. Я ощущаю всем своим широким белым свитером досужее внимание отовсюду. Официантка с барменом, что они пялятся сюда?.. Я у них, наверно, как терминатор… После каждого удачного удара я поднимаю глаза на Свету, чтобы поймать её улыбку, кинуть уместную реплику или многозначительно переглядеться. Удаётся это не всегда. Всё время трезвонит её телефон. Безучастно потягивая чай, я безнадёжно вслушиваюсь в её воркование, доносящееся то слева, то справа (в подвале плохой приём, и она носится между столов недовольная со своим телефончиком, ещё и попыхивая сигареткой).
Через полтора часа мы выходим на свет божий. Я выжат. Я её не чувствую! Глаза её тяжелы и туманны.
Я и сейчас силюсь бодро улыбаться. Каким с тобой быть мне, Светик?!! Куда прикажешь отвезти тебя, чтобы нащупать наконец твою волну?
Она вдруг оживилась:
– Ты знаешь, что папа про тебя сказал? «Симпатичный молодой человек»!
Как я расцвёл… А сколько папе лет?.. Под шестьдесят?! Тогда и я готов сойти за сына! Можно?! А вообще: что такое для папы, когда ухажёр его малышки – с седою грудью и парой разводов позади?.. Ты понимаешь вообще?! В платонические друзья набивается к его девочке?.. О! Как жутко, должно быть, представить своё отеческое чувство осквернённым плотскими поползновениями какого-нибудь плеймена ненамного помоложе тебя самого!..
Светик про всё это слышала, но ей, похоже, всё равно. Подустала она от психологических измышлений.
