«Мы вышли из К-. и направились к месту встречи с В. На улицах было пустынно из-за жары, но Овсянка, как всегда, шла по самой кромке тротуара, и тени домов до нас не дотягивались. Я смотрела под ноги, чтобы не упасть на мостовую, и поэтому не сразу заметила, что Овсянка сошла с бордюра и остановилась. Я оказалась далеко впереди нее и, обернувшись, увидела, что Овсянка внимательно разглядывает мужчину в шляпе, который, покачивая головой, рассматривал табличку на закрытых дверях булочной. Он стоял в тени здания, облокотившись на черный зонтик. Его лица было почти не видно – потерянность читалась во всей его фигуре, в этом зонтике, который никак не сочетался с солнечной погодой, в костюме (слишком теплом) и в музыкальных движениях пальцев его свободной руки. Он будто пытался нащупать невидимое пианино и все время промахивался мимо клавиш.
– Вы что-то ищете? – спросила Овсянка. Она пересекла горизонт света и оказалась в тени. Ее фигура тут же стала двухмерной, будто она зашла в фотографию, на которой был изображен мужчина. Ее черное (летом!) платье слилось с пятнами на стене, и на мгновение мне показалось, что ее голова парит в воздухе возле плеча незнакомца.
Мужчина наконец ее заметил и что-то спросил, но я его не расслышала.
– Bla Bla Bla, – ответила ему Овсянка по-английски.
Мужчина ответил:
– Bla Bla Bla Bla.
– Где живет Эрнест Хемингуэй? – спросила меня Овсянка. Мужчина казался мне странным, и я все не решалась подойти. Но и не отвечать Овсянке было бы неправильно.
– Монпарнас, – ответила я неуверенно. Когда я только приехала в П-, мне указали все места, где ступал Хемингуэй.
– Bla Bla Bla.
– Bla Bla Bla.
– Он хочет навестить Хемингуэя, – сказала Овсянка.
– Вряд ли, – сказала я. – Хемингуэй умер.
Овсянка посмотрела на меня как на умалишенную. Было очевидно, что желание незнакомца, видимо англичанина, было для нее гораздо важнее смерти великого писателя. В ее глазах читалось отвращение к смерти, и я поняла, что сейчас мы отменим встречу с В. и отправимся на поиски дома, местоположение которого я представляла себе очень смутно.
– Bla Bla, – сказал мужчина.
– Он немного говорит по-французски, – сказала Овсянка, – но сейчас не может ничего вспомнить. По-моему, он слишком много времени провел на улице в этом костюме. Нужно отвезти его в отель и засунуть в холодную ванну.
Я не нашлась, что ей возразить».
Я собиралась еще сказать пару слов от себя и спародировать стиль Эмилии, но тут раздался стук в смежную дверь, и я поспешила убрать разбросанные книги в рюкзак.
Первым делом Лисетская спросила:
– Ты установила приложения?
– Да, – сказала я, протягивая ей телефон. – Я могу объяснить вам, как ими пользоваться. И я вбила туда свой номер.
– Спасибо, не нужно, – сказала Лисетская, убирая телефон. – Идем.
Мы спустились в вестибюль и вышли на улицу.
– Ты хочешь есть? – спросила Лисетская. Я попыталась по ее лицу угадать правильный ответ, но это было совершенно невозможно. Если бы мы не шли, а стояли на месте, я бы решила, что ее парализовало, настолько у нее было каменное лицо. Если это была пластика, то серьезная – будто ее лицо целиком отлили из резины.
– Понятно, – сказала Лисетская. – Идем. Ты хорошо знаешь город?
Я помотала головой.
– Не страшно. – Она взглянула на часы на правой руке. – Легкий ужин тебя устроит? Я хочу сегодня съездить в больницу, а там ограниченные часы посещения.
