Уткнувшись в стенку, я обессилено по ней съехал. Ну невозможно, невозможно было смириться с мыслью, что я больше не дышу! Это неправильно! Я точно продолжал спать… И мне страстно хотелось вырваться из этого кошмара, чтобы проснуться и захлебнуться таким знакомым и родным дыханием. Но нет… Все это подозрительно смахивало на реальность.
Я был словно заперт в клетке наедине со своей детской фобией, когда перед сном раз за разом боялся, что забуду как дышать и больше не проснусь. Тогда я еще не понимал, что проблема решалась сама собой, стоило ее только отпустить, не думать о ней. Но я не отпускал, а продолжал с болезненной ответственностью следить за правильной последовательностью движений грудной клетки. К счастью, с возрастом, эта фобия изжила себя, во многом благодаря познаниям в анатомии и принципах работы нервной системы. Меня более не посещала абсурдная мысль о том, что тело вдруг забудет про дыхание. И каково же мне было теперь, когда детский страх реализовался так, как я даже не мог себе представить. Я будто застрял в предвестном состоянии агонии, которая ни к чему не вела и ничем не выражалась. Но я свыкался.
Я сидел неподвижно, как мертвец, много часов. За окном смеркалось. К этой проблеме – если это можно было ей назвать – я уже относился хладнокровно. Как и к трагедии с саамкой. Да, я и о ней размышлял эти часы. Мне удалось принять ее потерю как данность. Как вынужденные обстоятельства, что открывали бы передо мной новые горизонты. Но я не хотел за них заглядывать. Меня не интересовал мир за стенами этого трейлера. Последний, только что обретенный мной смысл жизни бесследно исчез, вновь заставив на некоторое время усомниться в истинном замысле моего существования. Однако сейчас это и не было важным. Смысл жизни у каждого свой, но те ощущения, которыми он был навеян – у всех одинаковы. И мое отличие от других состояло в том, что я мог получать их столько, сколько мне заблагорассудится, хоть беспрерывно.
Я стимулировал раз за разом свое прилежащее ядро, но в этот раз уже не метался в поиске того, что якобы делало меня счастливым. Как и телом, так и в мыслях, я сохранял абсолютную неподвижность, наслаждаясь зарождающимися порывами куда-то бежать, что-то делать, менять под себя мир, страстно наделять все, что вижу вокруг себя смыслом. Его и не нужно было искать, сейчас я это понимал. Если, конечно, я изначально не избрал своим смыслом его поиск.
Но если уж это и было так важно, я сам выбирал смысл. И любой из них был верным до тех пор, пока на моем лице блуждала экстатическая улыбка. Сейчас я мог уверенно сказать, что настоящий смысл этой жизни – это не иметь ни малейшего повода его искать.
*
И так потянулись дни. Но я их не считал. Я не покидал трейлер и даже не выглядывал в окно. Меня не интересовало время суток, погода, меня не мучила жажда или голод. И больше не тревожил запах хлора – ведь я все равно не мог бы его вдохнуть. Во сне я не нуждался. Все, что было нужно, я уже имел. Способность испытывать подлинный вкус жизни. И способность стимулировать эту способность.
Со стороны конечно можно было подумать, что я законченный наркоман, но ведь какое мне было дело до того, что кто-то что-то может про меня подумать своим ограниченным в доступе к самому себе умом? Я мог себе это позволить. А они – нет. Они вынуждены страдать, чтобы получать крохи заслуженного довольства, а у меня же был ключ от этого сейфа, без очередей и отчетных справок. А что им еще остается? Для хоть какого-то возвышения своего ущемленного достоинства, они будут выгораживать все эти барьеры, ставя их в пример как правильный, здоровый образ жизни. Они будут гордо отстаивать свою слабость, свою невозможность пролететь над всеми этими законами одним затяжным прыжком, назовут ее силой воли… Которой у них на самом деле нет, ибо не способны себе признать, что в поисках счастья все средства хороши. А не только те, которые у них остались…
