Понимал Дэн и Леночку, и Катаржину. Других не понимал, тех, кто всю жизнь мыкается с нищим пьяницей-мужем! Глянешь на иную – ну, красива. И умна… но все равно – дура. Муж – нищий алкаш, жену ревнует, к тому же и бьет смертным боем! А та все терпит, вот уж точно – дурища! Чего-то боится в сей жизни менять… А чего бояться? Чего терять-то? Впрочем, в каждой избушке свои побрякушки.
Отыскать под Черкассами Михайловскую женскую обитель никакого труда не составило. Монастырь, огороженный мощной стеной из беловатого камня, сверкал на солнце куполами церквей. Вокруг росли высокие стройные липы и клены, уже начинавшие желтеть, хотя погоды все же еще стояли летние, теплые.
Обитель-то нашли, но вот как было туда проникнуть? Как узнать, там Катаржина или еще нет? По законам Российской империи, жена должна была принимать веру мужа, то есть католичка полька – креститься в православие. Затем будущий муж и отправил ее в обитель: чтоб разъяснили ей сестры-монахини православную веру. Так многие делали, и князь Черкасский – не исключение.
– Вот это стадо, барин! Всем стадам стадо, а? Поди монастырское.
Слуга, Андрюшка, не удержался, восхищенно показав пальцем на пасущихся на лугу, невдалеке от дороги, буренок. Чистеньких, дородных, лоснящихся. Возле стада, в кусточках, притулился шалаш, возле которого важно прогуливался босоногий пастушок в коротких штанах и свитке из выбеленной на солнце холстины.
Завидев красавца-гусара, пастушок забыл про коров и восхищенно уставился на всадника…
– Что рот-то раскрыл – муха залетит! – засмеялся Давыдов. – Монастырское стадо-то?
– Так, барин, так, – пастушок покивал лохматой белобрысой головою и улыбнулся. – А сабля у тебя вострая?
– А ты думал! – хохотнул гусар. – Хочешь в руках подержать?
– А можно? – склонив голову набок, мальчишка недоверчиво прищурился.
– Да можно, почему б и нет? – Денис Васильевич сделался сама серьезность и, придержав поводья, нагнулся к пастушонку: – У вас тут где шалаш можно поставить? Что-то не хочется на постоялом дворе ночевать – больно уж там клопы злые.
– Гы! Уж точно злые, – отрок поколупал в носу. – А шалаш можно вон, на меже поставить. Там земля ничья.
– Слуге моему покажешь, где… Тебя как звать-то?
– Гришкою.
– А как бы мне, Гришка, узнать, приехал кое-кто в монастырь или нет? Сбегаешь? Не только саблю потрогать, еще и денежку дам.
– Не, не сбегаю, барин, – с видимым сожалением протянул пастушок. – Обитель-то женская, нас не пускают.
– Жа-аль.
– Я-то не могу, а вот сестрица моя, Фекла, может. Позвать ее?
– Конечно, друг милый, позвать!
– Так я тогда мигом!
Сестрица пастушка Фекла оказалась долговязой девицею с весьма приятным личиком и нескладной фигуркой подростка. Босая, в темной длинной юбке и какой-то бесформенной кофте, она чем-то напомнила Дэну персонаж из какой-то исторической игры. Выполнить просьбу гусара Фекла согласилась охотно – да невелика и просьба была.
– Если та госпожа там, скажешь, мол, друг ее – она знает, кто – будет ждать ее вечерком, прямо вот здесь, под липами… еще скажи… Черт! – Денис вдруг хлопнул себя по лбу. – Вот же дурень! Как же она тебя поймет-то? Она ж полька!
– Так я, барин, польский понимаю. И говорить могу.
– Ты ж моя умница! Ну, иди, иди же, не стой.
Девчонка обернулась быстро, и пары часов не прошло:
– Дама сказала – к вечеру выйдет. Так что ты, барин, жди.
– На вот тебе! – обрадованно рассмеявшись, гусар протянул Фекле денежки – копейки. – Это вот и братцу твоему тоже.
