– Но ты, раз принял нас с мамой на работу, то зарплату начисляй! – дал мне указание папа.
Прибыв на следующий день в шарагу, я обнаружив целый ряд выбитых окон и гору побитой мебели – результат возмущения разгильдяев и пьяниц, которым отказали в приеме на работу. У входа группа милиционеров, которые, приехали, видимо, с большим опозданием, вежливо уговаривали небольшую группку погромщиков разойтись или сдаться. Но погромщики не внимали увещеваниям и в ответ на них только выкрикивали:
– Душители гласности! Не даёте устроиться на нормальный завод, где можно по человечески работать! Зачем же тогда перестройка?!
Я хотел, было, найти бабулю-секретаршу, чтобы она дала кому нужно указание вставить стёкла и заменить мебель, но бабуля исчезла…
– Да не выдержала она этого бардака, её скорая увезла с инфарктом, – объяснил мне исчезновение секретарши уборщица, которая заняла стол бабульки и о чём-то болтала по телефону, забыв про уборку помещений.
Напоминать ей об исполнении должностных обязанностей я не стал, чтобы не услышать в ответ о том, какие я приказы издал.
А вот о моих должностных обязанностях мне напомнила Главный бухгалтер.
– Аполлон Эдуардович! – заявила она, – Вы дадите кому-нибудь поручение напечатать платёжки!? Мы никаких денег получить не можем, а зарплата на носу! Вы же директор, в конце – концов!
Я пообещал дать кому-нибудь поручение, но никого, кому бы можно было дать – найти не мог. В конторе болтались инженерно-технические работники, но никто из них на печатной машинке работать не умел, считая, что на то машинистки есть. Но машинистки отсутствовали: одну я сам отпустил на целый год на все четыре стороны, а остальные, во всю пользуясь безнаказанностью, подаренной моими приказами, ударились в загул.
Внезапно в конторе появилась шумная компания с микрофонами и кинокамерами, в которой мне сразу бросилось знакомое лицо журналиста Кости. А вот фигура, точнее брюшко, существенно увеличилось в размерах, выдавая получателя солидных гонораров за сенсационные сплетни. Костя меня не узнал, ибо слишком вежливо обратился.
– Извините, пожалуйста, товарищ директор, за беспокойство. Не могли бы вы дать интервью для «Прожектора перестройки». Хотим вас по центральному телевидению показать.
– А что, собственно, случилось, – испугался я.
– Да вот, товарищи, которые не приняли на работу на ваше предприятие, дали телеграмму в Москву, что местные власти тормозят перестройку, препятствуют трудоустройству на ваше прекрасное предприятие. Скажите, почему все хотят попасть на работу к вам?
В это время в воздухе возник сильный запах перегара, вслед за которым появилась ватага промазученных работяг.
– О! Наш директор! – закричал кто то из них, – Эдуардыч! Клёвый ты мужик!
Толпа обступила журналистов, рассказывая какой я клёвый мужик и какую им жизнь им устроил, а заодно, выпрашивая мелочь на похмелье. Журналисты спешно подсовывали им микрофоны.
Вдруг всеобщий гвалт перекрыл вопль Главного бухгалтера, внезапно возникшей среды этой толпы:
– Да вы когда-нибудь кого-нибудь заставите напечатать платёжки, Аполлон Эдуардович!!? Вы директор или не директор!
– Директор я, директор, – процедил я и поспешил смыться.
На следующий день в моём кабинете я снова застал ответственных товарищей из главка и горкома.
– Аполлон Эдуардович! – укоризненно начал товарищ из горкома партии – Начинать вот так работать не следовало бы.
