Судьбы суровый матерьял… - страница 20



Что яды «Бонда» не помеха цедре,
Что мы найдем чего поставить в центре,
Когда увидим: Спасская пуста;
Что мне сияет радость в этой бездне,
Что где-то там, на уровне созвездий,
Осталась за спиною суета…
И мы легко спровадим эту пару,
Прикроем вход и посидим напару,
Десяток строк очистим добела;
Мы будем пить шампанское в притоне
И думать: что ж его не пили кони?
И понимать: мешали удила.

Ночью

Б.Г. Друяну

Ударил разряд и застыл на весу,
И хлынуло небо, смывая дорогу.
Ликует природа! В такую грозу
Пророки идут на свидание к Богу.
Я чувствую дрожь от коленей к рукам,
И стыдно, и больно трусливому глазу.
Но слышу их посохи, сквозь ураган
Негромко стучащие по диабазу.
Стучат, и стучат, и уходят во мглу,
В промокших одеждах, с седыми власами.
Нездешними ветер поет голосами,
Толкает их в спину и рвет за полу.
Стучат, и стучат, и стихают вдали…
Пора петушиная – ночь на исходе.
И гром затихает. Наверно, подходят.
И дождь прекратился. Наверно, пришли.

«Хорошо живу. Люто, молодо!..»

Хорошо живу. Люто, молодо!
Мне бы кучера.
В черном!
Воланда!
Чтобы мог я на всем скаку
Глянуть сверху вниз на реку,
На Казанский собор, на Спас,
Где увидел бы без прикрас
Этот город в прожилках вен
С тайной жутких своих дворов,
Где когда-то средь серых стен
Тосковал я – найти бы кров;
Где, сработанное хитро,
Привечало меня метро
Не за деньги и не «за так» —
За пятак!
Я бросал пятак,
И проваливался туда,
Где зимой тепло без пальто,
Где везли меня поезда
И не спрашивали – ты кто?..

«Дышит город зноем и покоем…»

Дышит город зноем и покоем.
Каменно и душно. Не вздохнуть.
Я здесь проживаю не изгоем —
Должником. Пора бы и вернуть.
Много разрешил он мне когда-то!
Тайну этих скверов, площадей
Раскрывал… хотя и скуповато.
Город… город…
Скопище людей.
И не то, чтоб это всё прельщало,
Перевоплощало и звало —
Никаких наград не обещало,
За собою в пропасть не влекло.
Но пошел же. Сунул в петлю бошку.
Мерил свои версты, гать гатил,
Поначалу думал – понарошку,
Оказалось, жизнью заплатил.
Еду ли в метро, стою на Невском,
Слово подбираю ли, строку,
Чувствую себя всегда довеском,
Щепкою приколотым к куску.

«В граде Питере в сумерках снег невесом…»

В граде Питере в сумерках снег невесом,
И пушист, если очень искрят провода.
В граде Питере ходит народ колесом
Из трамвая в метро, из метро хоть куда.
Эскалатор неспешно везет и везет.
Ну, и как поспешишь?
И никто не спешит…
Я считаю, что мне в этой жизни везет,
Потому что я к Питеру-граду пришит
Крепкой дратвою, той, что сшивают гужи,
Чтобы труд – для души,
Чтоб дороги – легки,
Чтобы сшивки хватило на всю эту жизнь
До победного дня, до последней реки.
Я люблю этот город и сумерки тож,
Кровь его светофоров и тайны дворов,
И Казанский – за то, что на хана похож,
И знобящую сырость балтийских ветров.
И куда б я ни шел, и о чем бы ни пел,
Возвращаюсь к нему: до чего же хорош!
Как же сильно когда-то пред ним оробел
Я, обутый в литую резину калош.
Но помог он мне, выварил в горьком соку.
Напитал мои вены добром. На века!
Чтоб я помнил о том и берег.
Берегу!
А иначе, откуда бы эта строка?
А иначе, откуда бы дом и семья,
И жена по душе, и дите по уму,
А иначе с чего бы спокоен был я,
Всем нутром ощущая грядущую тьму?

«Тертый, ломаный, увечный…»

Тертый, ломаный, увечный,
Цену знающий беде,
Налегке тропою млечной
Я иду к своей звезде.
Надо мною черный космос,
Подо мною пустота,
Позади пшеничный колос
Возле свежего креста.
Ни уздечки, ни трамвая,
Ни печалей, ни обид,
Лишь дорожка неземная