– Эй, Зубрилка, ты всю историю уже вызубрила или только до каменного века добралась?
Жаба презрительно фыркает.
– Не видишь что ли – она сама из каменного века! Такая же уродка! Неандерталка!
– А вы дебилы оба, – обороняется Зубрила, – ни одной книжки, небось, в жизни не прочитали. Особенно ты, Гуся.
– Да твои книжки и хомячки читать не станут, не то, что гений – я!
Выдав эту тираду, Гуся горделиво шествует на свое место.
В мирную тишину директорского кабинета внезапно врывается кричащий вихрь возмущения. Агнесса Андреевна от неожиданности подпрыгивает на мягком кожаном сидении своего кресла и на несколько секунд замирает в оцепенении, стараясь понять и связать воедино бессвязные выкрики математички Любови Петровны. Все-таки старшее поколение совершенно не умеет сдерживать свои эмоции! А еще так любят говорить о хорошем воспитании… То Алла в слезах, то Баранова в истерике… Послушать только эти вопли.
– Агнесса Андреевна! У нас ЧП! Он опять спит!
Масла в огонь подливает Лия Павловна, квохчущая в дверях.
– Кто? Кто, Любовь Петровна? Кто спит?
– Да Петр этот, Иванович!
– Кто??
– Да охранник!
– А! Иван Петрович!
Агнессе Андреевне, наконец, удается поймать нить повествования. А Баранова, между тем, продолжает фонтанировать.
– Петрович, Иваныч, в общем, хоть горшком назовите, но этого терпеть больше нельзя. Мало ли что случится – дети же словно бешеные – драки, свары, а этот спит себе, как сурок, спьяну. Если травматизм какой – вы же будете отвечать, Агнесса Андреевна!
Агнесса пытается внести в этот хаос хотя бы каплю логики.
– А с чего вы взяли, что он выпивши?
– Да вы понюхайте его! Агнесса Андреевна! Я прошу принять меры. То есть, уволить этого пьяного хулигана, выполняющего у нас по какой-то непонятной мне причине роль охранника. Я теперь этого так не оставлю.
Если нужно будет – напишу заявление в милицию. А при необходимости – и заявление об увольнении. Вот так! Все, мне пора в класс, пока там детский терроризм не начался.
Любовь Сергеевну выносит из кабинета на волне собственного праведного гнева. Лия Павловна задумчиво качает головой.
– Да… Борону теперь не остановишь. Надо было ей чайку с конфеточками предложить, может, утихомирилась бы!
– Кого?
Агнесса Андреевна недоуменно взирает на помощницу.
– Да Баранову, Любовь Сергеевну. А вы не в курсе? Ребята ее прозвали «борона». Упертая очень…
– Борона… Ну, надо же! Откуда они такие слова знают? Лия Павловна, пойдите-ка, разбудите охранника! Пусть ко мне зайдет. А после, пожалуй… Сделайте мне чайку. Похоже, уже пора. Больно утро бурное.
– Конечно, сделаю! С самыми вкусными конфеточками!
Лия Павловна выбегает с завидной для ее возраста прытью, а Агнесса Андреевна вновь берется за документы. Но под руку ей предательски лезет фото Аллы Николаевны, снятое с доски почета, и молодая директриса досадливо запихивает его в самую глубину ящика стола. Пусть отлежится.
Тревожно и навязчиво дребезжит школьный звонок. Сегодня, как никогда, вся жизнь замкнута на этот звук, отмеряющий куски отпущенного времени сорокапятиминутками уроков и пятнадцатиминутками перемен, которые вошли, въелись в самую кровь, в плоть, в душу, без которых уже и жить-то никак невозможно… А вдруг придется привыкать? А ведь рано или поздно придется, как не крути! Так почему не сейчас? Пожить для себя… тем более, если верить врачам, то недолго и осталось. Для себя? А как это? Как это делается-то, а??? Не умею ведь… Так за всю жизнь и не научилась… Всё – ради мамы, ради дочери, ради школы… И что? В итоге – что? Тотальное одиночество. Алла Николаевна стоит у окна на лестнице между этажами, запертая в вакууме своего отчаяния, между адом и раем, между землей и небом. Слезы непроизвольно льются из глаз, неудержимо, безнадежно, солоно и горько.
